«Авиация и космонавтика (журнал №2 за 1970 г.)
Навстречу леденящему ветру, согнувшись и увязая в сугробах, с аэродрома к деревне шли трое в промасленных, из «чертовой кожи» куртках, в огромных кирзовых сапогах. Ушанки опущены на самые глаза, воротники поднять.
Брели они молча один за другим, прикрывая рукавицами задубевшие лица. Каждый думал: зачем это командир полка вызывает к себе, в штаб?
В штаб шли лучшие техники полка. Сколько пятитонных штурмовиков они подняли на ноги, сколько бомб перетаскали своими руками! Уставшие летчики ночью все же могли выспаться, а техникам отходить от самолетов не приходилось ни днем, ни ночью. И как они держались на ногах, уму непостижимо.
Впереди шагал Максим Шум. В полку его все называли не иначе, как «профессор» Шум. Называли только за глаза, уважительно, без издевки, а при самом Максиме Ивановиче так величать не решались, чтобы обиды не было. Человек он в возрасте, молчаливый, медлительный, а в работе спорый. Он всех поражал удивительной способностью на слух безошибочно определять скрытые дефекты в моторе. Закапризничает, бывало, на штурмовике АМ-38, ковыряются в нем с утра до вечера, а толку никакого. Мотор трясется, коптит, недодает оборотов. Тогда уже зовут на консилиум «профессора».
Подойдет Максим Иванович к самолету — все почтительно расступятся. Он молчком влезет на центроплан, уберет с сиденья парашют (чтобы не испачкать). Свернет брезентовый чехол тючком, положит на сиденье, а потом уже по-хозяйски усядется в кабине, запустит двигатель и долго «молотит» на малом газу — прогревает да прослушивает. Потом выведет на средние обороты, а если нужно, то и на форсажный режим. Выключит зажигание. Велит снять капоты с двигателя, заглянет для порядка во асе люки, а потом уже сделает заключение: «Думаю, придется снимать головку блока. Клапаны седьмого и четвертого цилиндров прогорели». И пойдут после этого разговоры: «Опять наш профессор угадал…»
Вслед за Шумом по сугробам шагали старшие техники эскадрильи Калюжный и Лиманский — непревзойденные мастера по восстановлению аварийных самолетов и эвакуации их с мест вынужденной посадки.
Все трое добрались, наконец, до деревни. На крыльце крайней избы долго громыхали окостеневшими на морозе сапогами, хлопали друг друга рукавицами, стряхивая забившийся во все складки одежды мелкий сухой снег. Ввалились в жарко натопленную комнату вместе с клубом морозного пара и принесенным с собой запахом бензина.
Подполковник Гетьман поздоровался с каждым за руку, усадил против себя на лавку, озабоченно посмотрел на сапоги техников.
— За ноги-то крепко хватает? — спросил он.
— Терпимо… — степенно ответил за всех рассудительный Максим Иванович, приглаживая заскорузлой пятерней жидкие волосы. — Мы побольше портянок наматываем, обувка у нас просторная, позволяет.
— С обувью беда, — сокрушается командир. — Хлопочем, а толку никакого. На складе валенок нет. Вы уж там почаще в теплушку бегайте, портянки хорошенько сушите, ног не приморозьте.
Не столько от жары, расходившейся по комнате от огромной печи, сколько от сочувственных слов командира у техников потеплело на душе. Что же им дальше скажет Семен Григорьевич? Ведь не затем вызвал, чтобы об обувке погоревать. А тот уставился глазами в пол и не спеша пощипывал рыжеватую бровь. Позади командира сидел инженер Митин и посматривал на своих техников непроницаемым взглядом.
Гетьман вынул из кармана записную книжечку, с которой никогда не расставался, полистал и заговорил о деле.
— Самолетов у нас совсем мало осталось, а не время сейчас отправляться в тыл для пополнения. Надо бы полку еще продержаться. Скоро штурмовики будут очень нужны пехоте. Операция готовится. Мы вот с инженером ломаем голову, как бы своими силами пополнить эскадрилью самолетами. А наша сила а этом деле — вы, технический состав, вот и хотим послушать вашего совета.
Техники задумались. Первым заговорил Калюжный:
— Если так обстоят дела, то не следует отправлять в мастерские «единицу» и «семерку». Сами можем восстановить не хуже, чем в мастерских, и гораздо быстрее.
— Хорошо… — одобрительно протянул командир и, хотя с Митиным они это уже заранее предусмотрели, все же в своей записной книжечке отметил галочкой самолеты с хвостовыми номерами 1 и 7.
— А что, если командировать в мастерские наших людей на подмогу? — подал голос Лиманский. — Может быть, еще и там удастся заполучить несколько самолетов.
— Из мастерских мы свои самолеты уже забрали, а от других полков нам не дадут, — ответил Митин.
Настала очередь говорить Максиму Ивановичу. Он для порядка откашлялся в кулак и будто продолжил мысли предыдущих:
— Самолеты видели летчики и в степи на вынужденной. Лежат они, снегом их заметает. Так и останутся там до весны, пока снег не сойдет. По бездорожью их не вывезти. Можно попробовать восстановить их на месте и летом перегнать на аэродром. А чьи это самолеты, неважно. Для общего дела пойдут.
Предложение Шума посчитали дельным. Было решено организовать поисковые экспедиции на нескольких самолетах У-2. Во второй кабине полетят опытные техники, чтобы на месте определить возможность восстановления штурмовиков.
Одели техников в теплые комбинезоны, обули в меховые унты; снабдили консервами, хлебом, крупой. Инженер полка выдал каждому сумку с комплектом инструмента да еще для «сугреву» по фляге спирта.
…Первый «беспризорный» самолет а тот же день был обнаружен Лиманским на окраине маленького селения Аксай.
У-2 на лыжах приземлился рядом с занесенным снегом штурмояиком, Раздобыли лопаты, откопали его. Оказывается, самолет стоял «на ногах» и внешних повреждений совсем не имел. В кабине тоже все приборы были на месте, за исключением, конечно, часов (их летчики обычно не оставляли, а забирали с собой). Бензиновые и масляные баки nycтыe. А как мотор? Лиманский налег плечом на лопасть винта, а она ни с места. Причина — обрыв шатуна.
У жителей узнали, что самолет этот стоит здесь с осени. «Летчик, — рассказывали они, — приземлился в степи, приволок самолет к крайнему дому трактором. Масло и бензин отдал трактористу, а сам с парашютом ушел на железнодорожную станцию». С тех пор за самолетом никто так и не приезжал. Лиманский на клочке бумаги нацарапал: «Нужен мотор, подъемник, бензин и масло». Летчик отвез записку а полк и вскоре вернулся в Аксай.
Не теряя времени, полетели на дальнейшие поиски. На железнодорожной станции Себряково увидели в тупике платформы с погруженными на них тремя «илами». Техник тронул летчика за плечо, тот понимающе кивнул, сделал круг и пошел на посадку. Разыскали начальника станции. Он обрадовался летчикам, как сынам родным. Самолеты, оказывается, стоят на платформах около месяца. Военные, погрузившие их, куда-то уехали, а станцию назначения скоро занял противник. Шлет начальник в разные концы депеши, а куда теперь отправлять самолеты, так и не знает.
— Будем отправлять в мастерские, — сказал Лиманский. Он знал, что подвижные авиаремонтные мастерские находятся недалеко — на одном из разъездов у Морозовской. Полетели туда. На запасных путях стояло несколько товарных вагонов, а около них в заснеженной степи — с полсотни всяких самолетов.
Лиманский говорит начальнику мастерских:
— Три самолета прибудут к вам по железной дороге… Принимайте!
— Принять-то можно, — отвечает начальник, — да простоят они у нас долго. Видите, какая армада выстроилась в очередь. Не справляемся…
— А мы пришлем своих техников.
— Ну что ж, тогда везите…
Шума и Калюжного с несколькими техниками перебросили в мастерские, а Лиманский снова отправился на У-2 в Аксай восстанавливать найденный штурмовик. Прилетели туда к вечеру. Мороз крепчал. Усилившийся ветер гнал по степи седые гривы поземки. Пришвартовали маленький и безотказный У-2 с полотняными крыльями у крайнего сарая, пошли по поселку искать себе место для ночлега.
Поселок этот — всего два ряда домиков. Заходили в каждый дом подряд. «С дорогой бы душой, но сами видите»… — извинялись хозяйки, разводя руками. Техник и летчик действительно видели, что в каждом доме такое скопище людей, какое доводилось видеть перед войной, может быть, на деревенских свадьбах. Но теперь здесь сидели дряхлые старики и старухи, да копошились на полу ребятишки. Их сюда согнала война из тех мест, где все дотла сожжено.
Вот и последний дом левого ряда улочки. Неказистый такой, с подпорками у покосившейся стены. Даорик не огорожен, забор, должно быть, на топку пошел. Сугробы намело под самые окна, к закрытым ставням. У крыльца раскачиваются на веревке и гремят одубевшие на морозе пеленки, да платья в Красную полосочку. В этот дом даже не решились войти.
Быстро надвигались сумерки, а в снегу да на морозе ночевать не будешь. Перешли к другому ряду домов. Летчик что-то приуныл.
— Не горюй! — решил приободрить его Лиманский. — Не может быть такого, чтобы для двоих во всем поселке места не нашлось.
А летчик ему отвечает:
— Да я сейчас совсем о другом думаю. Вот увидел на веревке платье и про жену вспомнил. Тоже в красную полосочку любила…
Идут от дома к дому, а летчик все рассказывает да рассказывает о своей жене Лизе. Женился перед самой войной в Виннице. В субботу собирались в кино, а тут прибежал посыльный: «Тревога!». Уехал на аэродром. На рассвете бомбежка… С того дня ничего не знает о Лизе. Куда только ни писал!
Рассказ этот был бы долгим, да кончилась улица, а с ночлегом так и не устроились. Оставалось только постучаться в крайнюю хибарку с подпорками у покосившейся стены. На стук вышла старушка.
— Ну, что ж, заходите, в тесноте, да не в обиде…
В дальнем углу перед образами теплилась лампадка. На скамье у стены сидело несколько стариков и старух. Кто-то спал на полу у перегородки. Трое ребятишек возились с черепками у стола, придумав какую-то игру.
Авиаторы стянули с ног унты, выбрались из меховых комбинезонов, достали из вещмешка снедь. Разогрели консервы, оттаяли хлеб. К столу пригласили всех, а ребятишек оделили еще и сахаром. Только за перегородкой долго плакал ребенок.
После ужина гостям нашлось местечко на полу за перегородкой. Улеглись на комбинезонах рядышком и мгновенно уснули крепким сном.
Утром Лиманского разбудил приглушенный плач. Продрал глаза, плохо соображая, где он находится. В окно пробивался утренний свет. Осмотрелся и увидел сидевшую на кровати с грудным ребенком на руках ждищину. Она всхлипывала, уронив голову иа грудь военному, и повторяла: «Нашелся, нашелся наш родной…»
За перегородкой перед образами с лампадкой стояла старушка. Сложив руки иа животе, она шептала: «Дал им Бог свидеться…» Женщиной с ребенком оказалась Лиэа из Винницы. На руках у нее сын, которого впервые увидел летчик в маленьком, занесенном снегом поселке Аксай.
…Уже установили на штурмовик другой мотор, заправили бензином, на У-2 доставили и летчика Смурыгова для перегона в полк восстановленного самолета.
Казалось, все тяжелое теперь позади. Но это только казалось до того момента, пока дело не дошло до запуска мотора. Для его прогрева н заливки системы охлаждения нужна горячая вода — ведер двадцать, не меньше. А где ее взять? Долго совещались с председателем колхоза. В одном месте отыскали сани, в другом — лошадь со сбруей. Потребовались еще две деревянные кадки для воды. Выделил председатель для помощи сведущего в технике инвалида— бывшего танкиста. С вечера пошли с председателем по всем избам заказывать на утро воду. Норма каждому дому — ведро кипятку.
Утром, в назначенный час, подвода двинулась по селу. Из домов выносили дымящуюся и быстро остывавшую воду. Сливали в кадки и прикрывали их брезентовым чахлом, обкладывали резным тряпьем, какое только нашлось в поселке. Самолет быстро заправили водой и подогретым маслом, и самое главное — мотор запустился с первой же попытки.
Пока техник газовал и регулировал обороты, Смурыгов в последний раз осмотрел расчищенную от сугробов полосу для взлета. Все было готово. Летчик надел парашют, сел в кабину, а горизонт уже затянуло белой пеленой. Не успел вырулить, как налетела шальная пурга. О взлете в такую погоду не могло быть и речи.
Как теперь поступить? Если ждать улучшения погоды, то надо часто запускать мотор для прогрева, расходовать горючее. А его только и есть, что в баке. Другой выход — слить воду и масло, но тогда надо будет начинать все сначала: с вечера заказывать воду, а утром собирать по избам. Решили слить. И не ошиблись. Вьюжило весь день.
Три дня подряд собирали по домам горячую воду, запускали мотор и откладывали взлет из-за плохой погоды. Лишь на четвертое утро из-за заснеженного горизонта показался красный солнечный диск. В это морозное и тихое утро из изб вышли все, кто был в состоянии держать в руках лопату. Закипела работа по расчистке полосы. Ребятишки грузили на розвальни глыбы снега, отвозили в сторону.
Наконец Смурыгов вырулил. Он надвинул над головой колпак фонаря и не видел, как ему приветливо махали жители маленького поселка. Раскатисто взревел двигатель, тронулся спущенный с тормозов штурмовик. Позади него вспенилась степь. Снежная пыль больно стеганула по лицу стоявшего сзади Лиманского. Он прикрыл глаза ладонью. Лишь в начале разбега техник видел только покачивавшиеся, словно не волнах, консоли крыльев, а потом и они исчезли за огромным снежным веером, поглотившим даже гул двигателя.
Далеко от Аксая темный штурмовик будто взмыл на гребне пенистой волны и, развернувшись, взял курс на запад.
…На помощь Шуму и Калюжному в мастерские прилетел Лимаиский. Его друзья ремонтировали самолеты, доставленные со станции Себряково. Работать приходилось на ветру н морозе. Шуруп, болтик, шплинтик, гаечку можно взять только голыми руками, а не то уронишь в снег и ищи, как иголку в стогу сена. А есть такие места, куда ключом не подберешься. Тогда послюнит техник кончик пальца, приложит его к гайке и она прилипнет. Так удобно наживлять ее на резьбу болта. Потом потрет руки рассыпчатым снегом, согреет горячим дыханием. А когда уже начнет коченеть весь, то бежит в вагон, где пышет жаром раскаленная докрасна «буржуйках — железная бочка на кирпичах с приделанной трубой. Поближе подсядешь—того и гляди вспыхнет пропитанная бензином куртка, отодвинешься подальше — не греет.
Лимаиский нашел своих друзей за сборкой самолета. Один, упершись в консоль, покачивал крыло; другой, согнувшись в три погибели под центропланом, кувалдой забивал стыковочный болт. Лимаиский подошел близко и все же не сразу узнал: ушанки опущены на самые глаза, воротники подняты, а давно не бритые лица стали чернее земли. Тот, который бил кувалдой, с трудом разогнул онемевшую спину, увидел подошедшего и тоже долго всматривался. Потом двинулся навстречу. Опухшие губы Шума не складывались в улыбку, и он Лиманскому только зубы показал.
— Вот так мы, Андрюша, куем здесь победу… На нашей пехоте под огнем да в снегу по шею — еще труднее. Поможем ей с воздуха, как умеем.
Обнялись трое, топчутся на снегу, покачиваясь, будто медведи. Лимаиский говорит Шуму:
— Максим, поздравляю тебя с наградой — медалью «За отвагу».
«Профессор» перестал топтаться, озадаченно уставился на него, спрашивает:
— А может, недоразумение какое вышло?
— Сам командир просил поздравить.
— Так я же ни одного фашиста не уничтожил, а тут вдруг в отважные попал…
Друзья хлопали его по плечу, приговаривали: «По заслугам тебе, Максим, даже и «звездочка» подошла бы».
Шум неловко увернулся от такой непривычной нежности, побрел к штурмовику. Уткнулся головой в кромку крыла, стоял так некоторое время, не двигаясь. А потом, не оборачиваясь к друзьям, залез под центроплан и принялся за работу…
Автор — Емельяненко В.
«Авиация и космонавтика (журнал №2 за 1970 г.)
Внимание! При использовании материалов сайта, активная гиперссылка на сайт Советика.ру обязательна! При использовании материалов сайта в печатных СМИ, на ТВ, Радио - упоминание сайта обязательно! Так же обязательно, при использовании материалов сайта указывать авторов материалов, художников, фотографов и т.д. Желательно, при использовании материалов сайта уведомлять авторов сайта!