Версия для печати

---

И снова в бой летят штурмовики (Емельяненко В.)

 

«Авиация и космонавтика (журнал №2 за 1970 г.)

Навстречу леденящему ветру, со­гнувшись и увязая в сугробах, с аэродрома к деревне шли трое в про­масленных, из «чертовой кожи» курт­ках, в огромных кирзовых сапогах. Ушанки опущены на самые глаза, ворот­ники поднять.

Брели они молча один за другим, при­крывая рукавицами задубевшие лица. Каждый думал: зачем это командир полка вызывает к себе, в штаб?

В штаб шли лучшие техники полка. Сколько пятитонных штурмовиков они подняли на ноги, сколько бомб пере­таскали своими руками! Уставшие лет­чики ночью все же могли выспаться, а техникам отходить от самолетов не приходилось ни днем, ни ночью. И как они держались на ногах, уму непости­жимо.

Впереди шагал Максим Шум. В полку его все называли не иначе, как «про­фессор» Шум. Называли только за глаза, уважительно, без издевки, а при самом Максиме Ивановиче так величать не ре­шались, чтобы обиды не было. Чело­век он в возрасте, молчаливый, медли­тельный, а в работе спорый. Он всех поражал удивительной способностью на слух безошибочно определять скрытые дефекты в моторе. Закапризничает, бы­вало, на штурмовике АМ-38, ковыряют­ся в нем с утра до вечера, а толку ника­кого. Мотор трясется, коптит, недодает оборотов. Тогда уже зовут на консили­ум «профессора».

Подойдет Максим Иванович к само­лету — все почтительно расступятся. Он молчком влезет на центроплан, уберет с сиденья парашют (чтобы не испачкать). Свернет брезентовый чехол тючком, положит на сиденье, а потом уже по-хозяйски усядется в кабине, запустит двигатель и долго «молотит» на малом газу — прогревает да прослушивает. Потом выведет на средние обороты, а если нужно, то и на форсажный режим. Выключит зажигание. Велит снять капо­ты с двигателя, заглянет для порядка во асе люки, а потом уже сделает за­ключение: «Думаю, придется снимать головку блока. Клапаны седьмого и чет­вертого цилиндров прогорели». И пой­дут после этого разговоры: «Опять наш профессор угадал…»

Вслед за Шумом по сугробам шагали старшие техники эскадрильи Калюжный и Лиманский — непревзойденные мас­тера по восстановлению аварийных са­молетов и эвакуации их с мест вынуж­денной посадки.

Все трое добрались, наконец, до де­ревни. На крыльце крайней избы долго громыхали окостеневшими на морозе сапогами, хлопали друг друга рукави­цами, стряхивая забившийся во все складки одежды мелкий сухой снег. Ввалились в жарко натопленную комна­ту вместе с клубом морозного пара и принесенным с собой запахом бензина.

Подполковник Гетьман поздоровался с каждым за руку, усадил против себя на лавку, озабоченно посмотрел на са­поги техников.

— За ноги-то крепко хватает? — спро­сил он.

— Терпимо… — степенно ответил за всех рассудительный Максим Иванович, приглаживая заскорузлой пятерней жид­кие волосы. — Мы побольше портянок наматываем, обувка у нас просторная, позволяет.

— С обувью беда, — сокрушается командир. — Хлопочем, а толку ника­кого. На складе валенок нет. Вы уж там почаще в теплушку бегайте, портянки хорошенько сушите, ног не приморозь­те.

Не столько от жары, расходившейся по комнате от огромной печи, сколько от сочувственных слов командира у техников потеплело на душе. Что же им дальше скажет Семен Григорьевич? Ведь не затем вызвал, чтобы об обувке погоревать. А тот уставился глазами в пол и не спеша пощипывал рыжеватую бровь. Позади командира сидел инже­нер Митин и посматривал на своих тех­ников непроницаемым взглядом.

Гетьман вынул из кармана записную книжечку, с которой никогда не расста­вался, полистал и заговорил о деле.

— Самолетов у нас совсем мало оста­лось, а не время сейчас отправляться в тыл для пополнения. Надо бы полку еще продержаться. Скоро штурмовики бу­дут очень нужны пехоте. Операция готовится. Мы вот с инженером ломаем го­лову, как бы своими силами пополнить эскадрилью самолетами. А наша сила а этом деле — вы, технический состав, вот и хотим послушать вашего совета.

Техники задумались. Первым загово­рил Калюжный:

— Если так обстоят дела, то не следу­ет отправлять в мастерские «единицу» и «семерку». Сами можем восстановить не хуже, чем в мастерских, и гораздо бы­стрее.

— Хорошо… — одобрительно протя­нул командир и, хотя с Митиным они это уже заранее предусмотрели, все же в своей записной книжечке отметил га­лочкой самолеты с хвостовыми номера­ми 1 и 7.

— А что, если командировать в мас­терские наших людей на подмогу? — подал голос Лиманский. — Может быть, еще и там удастся заполучить несколько самолетов.

— Из мастерских мы свои самолеты уже забрали, а от других полков нам не дадут, — ответил Митин.

Настала очередь говорить Максиму Ивановичу. Он для порядка откашлял­ся в кулак и будто продолжил мысли предыдущих:

— Самолеты видели летчики и в сте­пи на вынужденной. Лежат они, снегом их заметает. Так и останутся там до весны, пока снег не сойдет. По бездо­рожью их не вывезти. Можно попробо­вать восстановить их на месте и летом перегнать на аэродром. А чьи это само­леты, неважно. Для общего дела пой­дут.

Предложение Шума посчитали дель­ным. Было решено организовать поис­ковые экспедиции на нескольких само­летах У-2. Во второй кабине полетят опытные техники, чтобы на месте определить возможность восстановления штурмовиков.

Одели техников в теплые комбинезо­ны, обули в меховые унты; снабдили консервами, хлебом, крупой. Инженер полка выдал каждому сумку с комплек­том инструмента да еще для «сугреву» по фляге спирта.

…Первый «беспризорный» самолет а тот же день был обнаружен Лиманским на окраине маленького селения Аксай.

У-2 на лыжах приземлился рядом с за­несенным снегом штурмояиком, Раздо­были лопаты, откопали его. Оказывается, самолет стоял «на ногах» и внешних повреждений совсем не имел. В кабине тоже все приборы были на месте, за исключением, конечно, часов (их лет­чики обычно не оставляли, а забирали с собой). Бензиновые и масляные баки nycтыe. А как мотор? Лиманский налег плечом на лопасть винта, а она ни с места. Причина — обрыв шатуна.

У жителей узнали, что самолет этот стоит здесь с осени. «Летчик, — расска­зывали они, — приземлился в степи, приволок самолет к крайнему дому трактором. Масло и бензин отдал трактористу, а сам с парашютом ушел на железнодорожную станцию». С тех пор за самолетом никто так и не приезжал. Лиманский на клочке бумаги нацарапал: «Нужен мотор, подъемник, бензин и масло». Летчик отвез записку а полк и вскоре вернулся в Аксай.

Не теряя времени, полетели на даль­нейшие поиски. На железнодорожной станции Себряково увидели в тупике платформы с погруженными на них тре­мя «илами». Техник тронул летчика за плечо, тот понимающе кивнул, сделал круг и пошел на посадку. Разыскали на­чальника станции. Он обрадовался лет­чикам, как сынам родным. Самолеты, оказывается, стоят на платформах около месяца. Военные, погрузившие их, куда-то уехали, а станцию назначения скоро занял противник. Шлет началь­ник в разные концы депеши, а куда те­перь отправлять самолеты, так и не зна­ет.

— Будем отправлять в мастерские, — сказал Лиманский. Он знал, что под­вижные авиаремонтные мастерские на­ходятся недалеко — на одном из разъ­ездов у Морозовской. Полетели туда. На запасных путях стояло несколько то­варных вагонов, а около них в засне­женной степи — с полсотни всяких са­молетов.

Лиманский говорит начальнику мас­терских:

— Три самолета прибудут к вам по железной дороге… Принимайте!

— Принять-то можно, — отвечает на­чальник, — да простоят они у нас дол­го. Видите, какая армада выстроилась в очередь. Не справляемся…

— А мы пришлем своих техников.

— Ну что ж, тогда везите…

Шума и Калюжного с несколькими тех­никами перебросили в мастерские, а Лиманский снова отправился на У-2 в Аксай восстанавливать найденный штурмовик. Прилетели туда к вечеру. Мороз крепчал. Усилившийся ветер гнал по степи седые гривы поземки. При­швартовали маленький и безотказный У-2 с полотняными крыльями у крайне­го сарая, пошли по поселку искать се­бе место для ночлега.

Поселок этот — всего два ряда доми­ков. Заходили в каждый дом подряд. «С дорогой бы душой, но сами види­те»… — извинялись хозяйки, разводя руками. Техник и летчик действительно видели, что в каждом доме такое ско­пище людей, какое доводилось видеть перед войной, может быть, на деревен­ских свадьбах. Но теперь здесь сидели дряхлые старики и старухи, да копоши­лись на полу ребятишки. Их сюда сог­нала война из тех мест, где все дотла сожжено.

Вот и последний дом левого ряда улочки. Неказистый такой, с подпорка­ми у покосившейся стены. Даорик не огорожен, забор, должно быть, на топку пошел. Сугробы намело под самые окна, к закрытым ставням. У крыльца раскачиваются на веревке и гремят одубевшие на морозе пеленки, да платья в Красную полосочку. В этот дом даже не решились войти.

Быстро надвигались сумерки, а в сне­гу да на морозе ночевать не будешь. Перешли к другому ряду домов. Лет­чик что-то приуныл.

— Не горюй! — решил приободрить его Лиманский. — Не может быть тако­го, чтобы для двоих во всем поселке места не нашлось.

А летчик ему отвечает:

— Да я сейчас совсем о другом ду­маю. Вот увидел на веревке платье и про жену вспомнил. Тоже в красную по­лосочку любила…

Идут от дома к дому, а летчик все рассказывает да рассказывает о своей жене Лизе. Женился перед самой вой­ной в Виннице. В субботу собирались в кино, а тут прибежал посыльный: «Тревога!». Уехал на аэродром. На рассве­те бомбежка… С того дня ничего не знает о Лизе. Куда только ни писал!

Рассказ этот был бы долгим, да кон­чилась улица, а с ночлегом так и не ус­троились. Оставалось только постучать­ся в крайнюю хибарку с подпорками у покосившейся стены. На стук вышла старушка.

— Ну, что ж, заходите, в тесноте, да не в обиде…

В дальнем углу перед образами теп­лилась лампадка. На скамье у стены си­дело несколько стариков и старух. Кто-то спал на полу у перегородки. Трое ребятишек возились с черепками у стола, придумав какую-то игру.

Авиаторы стянули с ног унты, выбра­лись из меховых комбинезонов, доста­ли из вещмешка снедь. Разогрели кон­сервы, оттаяли хлеб. К столу пригласи­ли всех, а ребятишек оделили еще и сахаром. Только за перегородкой дол­го плакал ребенок.

После ужина гостям нашлось местеч­ко на полу за перегородкой. Улеглись на комбинезонах рядышком и мгновен­но уснули крепким сном.

Утром Лиманского разбудил приглу­шенный плач. Продрал глаза, плохо со­ображая, где он находится. В окно про­бивался утренний свет. Осмотрелся и увидел сидевшую на кровати с грудным ребенком на руках ждищину. Она всхлипывала, уронив голову иа грудь военному, и повторяла: «Нашелся, на­шелся наш родной…»

За перегородкой перед образами с лампадкой стояла старушка. Сложив руки иа животе, она шептала: «Дал им Бог свидеться…» Женщиной с ребен­ком оказалась Лиэа из Винницы. На руках у нее сын, которого впервые уви­дел летчик в маленьком, занесенном снегом поселке Аксай.

…Уже установили на штурмовик дру­гой мотор, заправили бензином, на У-2 доставили и летчика Смурыгова для пе­регона в полк восстановленного само­лета.

Казалось, все тяжелое теперь поза­ди. Но это только казалось до того мо­мента, пока дело не дошло до запуска мотора. Для его прогрева н заливки системы охлаждения нужна горячая вода — ведер двадцать, не меньше. А где ее взять? Долго совещались с пред­седателем колхоза. В одном месте отыс­кали сани, в другом — лошадь со сбру­ей. Потребовались еще две деревянные кадки для воды. Выделил председатель для помощи сведущего в технике ин­валида— бывшего танкиста. С вечера пошли с председателем по всем избам заказывать на утро воду. Норма каждо­му дому — ведро кипятку.

Утром, в назначенный час, подвода двинулась по селу. Из домов выносили дымящуюся и быстро остывавшую во­ду. Сливали в кадки и прикрывали их брезентовым чахлом, обкладывали рез­ным тряпьем, какое только нашлось в поселке. Самолет быстро заправили водой и подогретым маслом, и самое главное — мотор запустился с первой же попытки.

Пока техник газовал и регулировал обороты, Смурыгов в последний раз ос­мотрел расчищенную от сугробов поло­су для взлета. Все было готово. Летчик надел парашют, сел в кабину, а горизонт уже затянуло белой пеленой. Не успел вырулить, как налетела шальная пурга. О взлете в такую погоду не могло быть и речи.

Как теперь поступить? Если ждать улучшения погоды, то надо часто за­пускать мотор для прогрева, расходо­вать горючее. А его только и есть, что в баке. Другой выход — слить воду и масло, но тогда надо будет начинать все сначала: с вечера заказывать воду, а утром собирать по избам. Решили слить. И не ошиблись. Вьюжило весь день.

Три дня подряд собирали по домам горячую воду, запускали мотор и от­кладывали взлет из-за плохой погоды. Лишь на четвертое утро из-за засне­женного горизонта показался красный солнечный диск. В это морозное и ти­хое утро из изб вышли все, кто был в состоянии держать в руках лопату. За­кипела работа по расчистке полосы. Ребятишки грузили на розвальни глыбы снега, отвозили в сторону.

Наконец Смурыгов вырулил. Он на­двинул над головой колпак фонаря и не видел, как ему приветливо махали жи­тели маленького поселка. Раскатисто взревел двигатель, тронулся спущен­ный с тормозов штурмовик. Позади не­го вспенилась степь. Снежная пыль больно стеганула по лицу стоявшего сзади Лиманского. Он прикрыл глаза ла­донью. Лишь в начале разбега техник видел только покачивавшиеся, словно не волнах, консоли крыльев, а потом и они исчезли за огромным снежным веером, поглотившим даже гул двига­теля.

Далеко от Аксая темный штурмовик будто взмыл на гребне пенистой волны и, развернувшись, взял курс на запад.

…На помощь Шуму и Калюжному в мастерские прилетел Лимаиский. Его друзья ремонтировали самолеты, до­ставленные со станции Себряково. Ра­ботать приходилось на ветру н морозе. Шуруп, болтик, шплинтик, гаечку мож­но взять только голыми руками, а не то уронишь в снег и ищи, как иголку в стогу сена. А есть такие места, куда ключом не подберешься. Тогда послю­нит техник кончик пальца, приложит его к гайке и она прилипнет. Так удобно на­живлять ее на резьбу болта. Потом по­трет руки рассыпчатым снегом, согре­ет горячим дыханием. А когда уже на­чнет коченеть весь, то бежит в вагон, где пышет жаром раскаленная докрасна «буржуйках — железная бочка на кир­пичах с приделанной трубой. Поближе подсядешь—того и гляди вспыхнет про­питанная бензином куртка, отодвинешь­ся подальше — не греет.

Лимаиский нашел своих друзей за сборкой самолета. Один, упершись в консоль, покачивал крыло; другой, со­гнувшись в три погибели под центропла­ном, кувалдой забивал стыковочный болт. Лимаиский подошел близко и все же не сразу узнал: ушанки опущены на самые глаза, воротники подняты, а дав­но не бритые лица стали чернее земли. Тот, который бил кувалдой, с трудом разогнул онемевшую спину, увидел по­дошедшего и тоже долго всматривался. Потом двинулся навстречу. Опухшие губы Шума не складывались в улыбку, и он Лиманскому только зубы показал.

— Вот так мы, Андрюша, куем здесь победу… На нашей пехоте под огнем да в снегу по шею — еще труднее. По­можем ей с воздуха, как умеем.

Обнялись трое, топчутся на снегу, по­качиваясь, будто медведи. Лимаиский говорит Шуму:

— Максим, поздравляю тебя с награ­дой — медалью «За отвагу».

«Профессор» перестал топтаться, оза­даченно уставился на него, спрашивает:

— А может, недоразумение какое вышло?

— Сам командир просил поздравить.

— Так я же ни одного фашиста не уничтожил, а тут вдруг в отважные по­пал…

Друзья хлопали его по плечу, приго­варивали: «По заслугам тебе, Максим, даже и «звездочка» подошла бы».

Шум неловко увернулся от такой не­привычной нежности, побрел к штурмо­вику. Уткнулся головой в кромку крыла, стоял так некоторое время, не двигаясь. А потом, не оборачиваясь к друзьям, залез под центроплан и принялся за ра­боту…

Автор — Емельяненко В.

«Авиация и космонавтика (журнал №2 за 1970 г.)

 

---