В мире книг (журнал №9 за 1988 год)
В одной московской музыкальной школе отбирали юных виолончелистов на международный детский радиоконкурс «Концертино Прага». Претендентам надо было сыграть «Серенаду» чешского композитора Йосефа Сука, а компетентной комиссии предстояло решить, кто из ребят играет ее лучше.
Ноты этой «задачки» были присланы из Праги в запечатанном конверте в одном экземпляре и, говорят, прямо из кабинета директора, под великим секретом попали сначала на ксерокс, а затем педагогам, которые для участия в соревновании заранее отобрали своих лучших учеников. В решающий день на школьной сцене по очереди выступили шесть взволнованных виртуозов.
Ноты они играли одни, но музыка со сцены лилась разная. Настолько разная, что от некоторых интерпретаций «Серенады» чувствительный автор, вполне возможно, упал бы в обморок. Лишь один маленький мальчик сыграл нечто вразумительное. Слушая его, комиссия вдруг поняла, что Йосеф Сук писал музыку прямо-таки хорошую.
Однако лауреатом «Концертино Прага» тот мальчик не стал. Премию присудили какой-то девочке из другой музыкальной школы: она, сказали, играла гораздо лучше. Это сказали профессиональные музыканты. Они, говорят, смыслят в нотах больше школьных педагогов. А впрочем, кто как. Всякое бывает. Да и вообще, похоже умение читать ноты и самостоятельно осмысливать их ценится в мире нашей современной музыки не очень высоко: в нотах, оказываемся, есть все для того, чтобы играть, не думая!.. Так что предоставим историкам музыки решить вопрос, кто однажды лучше прочитал ноты «Серенады» — мальчик или девочка…
Как бы там ни было, а сочинения, какими их пишут композиторы, в магазине увидишь крайне редко, и непременно с подзаголовком «уртекст». Дескать, осторожно: оригинал! В основном ноты сейчас публикуются отредактированными. С помощью специальных музыкальных знаков редактор подсказывает исполнителю, как следует выводить каждую ноту. Выполните эти указания, да еще закатите глаза, качнете взад-вперед корпусом, взмахнете красиво рукой, туманно, как бы в забытьи, улыбнетесь неизвестно чему, — выйдет музыка. Отступите от указаний редактора — не дай бог кто-то в зале потеряет сознание.
В чем же заключается музыкальная редакция? В том, что некто нескромный берется трактовать чужое сочинение по-своему. Он ставит в нотах значки: форте (громко), пиано (тихо), пианиссимо (очень тихо), меццо форте (не очень громко), сфорцандо (внезапное усиление) и т. п. Он деловито испещряет нотные страницы специальными знаками — крещендо, то есть от начала музыкальной фразы к окончанию звук усиль; диминуэндо, то есть, наоборот, к окончанию затихни!..
Редактор кон-мото (все оживляясь) от ноты к ноте тянет горизонтальные скобки-лиги — это значит, что ноты, угодившие под этот купол, исполняй плавно!
Редактор с жаром (кон брио) расставляет акценты крохотными «вилками» (», чтобы исполнитель знал, на какой ноте сделать ударение, а на какой не надо.
Редакторы публично снабжают такими шпаргалками пианистов, скрипачей, виолончелистов, альтистов, кларнетистов… Наиболее усердные даже расставляют над нотами пальцы — 1, 2, 3, 4, 5, которыми исполнителям надлежит нажимать на клавиши или струны.
В редакции камерной инструментальной музыки издательства «Советский композитор» признались, что не помнят нот, выпущенных в свет без чьей-нибудь редакции. Хотя и назвали композиторов, которые всегда категорически возражают против постороннего вмешательства. Выяснилось, что наиболее «капризны» Р. Щедрин, А. Эшпай, В. Артемов…
Ноты, выпускаемые издательством «Советский композитор», предназначены отнюдь не детям. Отредактированы они взрослыми людьми и адресованы взрослым. О беспризорных взрослых забота, правда, издательству она стоит недорого: прижимистые гонорарные таблицы за редактуру нот отстегивают сущие гроши — от 3 до 15 копеек за такт. Редко приходится платить больше 50 рублей. Мне показали «Сонату» одного композитора, за редактуру которой было выплачено 34 рубля.
Редактор за письменным столом слушает музыку — и торопится записать то, что слышит, боясь упустить озарившее его. Он автора трактует. Выворачивает автора наизнанку. Выражает себя. В иные минуты редактор за автора краснеет — ах, какую плохую музыку написал! И в чужих нотах компенсирует свою творческую несостоятельность. Редактор навязывает всему миру собственное понимание музыки. Но когда редактор действительно автора улучшает, он все равно его искажает.
«Советский композитор» такое не смущает — издательству это обещает спокойную (адажио) жизнь. Если кто-нибудь из начальства в гневе воскликнет: «Что вы напечатали?!» (а такие всплески в мире музыки не редкость, даже Д. Д. Шостакович из-за них не всегда имел возможность размножить свои сочинения) — издательский редактор тотчас сошлется на редактора музыкального.
Можно подумать, что издательский редактор тем самым прячется за нотного редактора. Но на самом деле все не так: работа издательского редактора в том и заключается, чтобы выверить полученные от специалиста по музыкальным значкам ноты — не занесло ли его коллегу, не переставил ли он в порыве вдохновения (анимато) и еще большего вдохновения (пуи анимато) нотку с третьей линии на четвертую, чтобы получилось выразительней, не сократил ли четвертинку до восьмушки, чтобы прибавить темпа, не перевел ли диез в бемоль, чтобы несколько смягчить контраст, и т. д. и т. п. Словом, считка уртекста с его редакторской трактовкой поистине тяжелая умственная работа, гораздо более тяжелая и более умственная, чем просто прочитать авторские ноты и сдать их в типографию. Зачем же тогда издательство взваливает на себя лишнее?
Заведующий редакцией Юрий Кузьмич Комальков продиктовал, я записал, прочитал всем вслух, и Юрий Кузьмич согласился, что я записал правильно:
— В наших комнатах особая атмосфера внимания к человеку. Если композитор захотел поставить имя редактора, мы его просьбу уважаем.
Это должно означать, что издательству будто бы безразлично — выпускать уртексты или то, что выпускается. Тем не менее часа два редакторы Григорий Авенирович Воронов, Надежда Сергеевна Адлер и сам Юрий Кузьмич упорно мне доказывали, почему имя редактора необходимо ставить рядом с именем автора, и ни в коем случае не делать оговорки, что предлагаемая вниманию читателей редакция лишь один из вариантов прочтения музыкального сочинения, она вовсе не обязательна для исполнения. С точки зрения моих собеседников, «делать ее просто смешно». В издательстве почему-то считается, что нотная редакция будто бы не тушит, а, напротив, разжигает фантазию исполнителя. Помогает учителям музыки, которые работают в небольших городах и в сельской местности. Показывает некий принятый уровень исполнительства. Кроме того, редакторская трактовка якобы принуждает иных юных музыкантов не избегать трудностей, а стараться дотянуться до предлагаемого редактором музыкального решения. Наконец, редакция нужна потому, что композитор не всегда знает возможности инструмента, для которого пишет, а редактурой занимаются исключительно музыканты-практики. Больше того, главным образом первые исполнители новых сочинений или лучшие исполнители. Просто указывают, как играли сами. Делятся опытом.
К сожалению, не все исполнители сознательные. Вот Святослав Теофилович Рихтер за всю жизнь не отредактировал ни одной ноты. И с того боку к нему подступали, и с того — он ни в какую. «Как вы играете, Святослав Теофилович? Запишите! Запечатлейте!» — Нет, всякий раз находит разные предлоги и уклоняется. Даже его супругу Нину Львовну Дорлиак уговаривали, чтобы она подействовала, — ни значка не поставил!
Наверное, Святослав Теофилович лучше издательских работников понимает, что эта затея ни к чему. И не желает никому навязывать своей манеры, своей трактовки Баха, Бетховена, Гайдна… Те, кто пожелает «дотянуться» до него, сделают это и сами: купят грампластинки, не пропустят кинофильм о Рихтере, посмотрят телепередачу, побегут на концерт. И потом, раз поставив над нотой ля (акцент), Рихтеру придется самому всю жизнь колотить по ля из последних сил. Ведь напечатанное ко многому обязывает. А Святослав Теофилович не робот, он живой человек, и не всегда играет одну и ту же вещь одинаково, как не одинаково играет одну и ту же роль драматический актер. Это в кино, сколько лет его ни крути, кипят одни и те же страсти…
Но ведь какая, однако же, трогательная забота «Советского композитора» о периферии и сельской местности! Одна известная пианистка, чье имя золотыми буквами высечено на мраморной доске Московской консерватории (она ее окончила с отличием), говорила мне, что самый холодный прием ей оказывают в периферийных музыкальных школах. Для нее давать там концерт — несчастье, отчаянье, чуть ли не заведомый провал. Кого бы она ни «привозила» — Брамса, Моцарта, Метнера, Скрябина, — угодить тамошней чопорной публике немыслимо: после концерта к ней обычно подходят учительницы музыки и, сделав лица строгими, разочарованно уведомляют, что она играет «неправильно». Так и говорят! Хотя, как надо играть «правильно», наверное, меньше всего знают выдающиеся исполнители — с годами они открывают в уже игранных вещах что-то новое, неожиданное.
Периферийные учительницы все ноты знают наизусть. То, что написано в нотах, — безусловно для них «правильно». Эти ноты отредактированы в Москве, понятно? В издательстве. На них проставлена государственная цена. Раз там напечатано виваче (живо), то, значит, это — виваче. Но виваче бывает разным, начинает оправдываться московская гастролерша. Многое зависит от того, кто написал музыку, при каких обстоятельствах, по какому поводу и даже для кого. Обозначенный в нотах темп — не догма. Виваче может быть роковым, романтичным, печальным, светлым… Краски и оттенки поистине бесконечны. Только тогда, когда у исполнителя рождается образ, рождается и музыка!..
Конечно, в том, что на филармонической сцене у нас с каждым годом становится все меньше ярких индивидуальностей, вызвано разными причинами, но ноты-шпаргалки — одна из главных. Издательство, конечно, может убеждать, что пометы редактора для исполнения не обязательны. Но если не обязательны, то зачем они нужны? Почему имя человека, расставившего «галки и палки», стоит, рядом с именем автора и выглядит по-авторски солидно, внушительно? Неужели в «Советском композиторе» и правда не догадываются о последствиях?
Результаты этой недогадливости видят все: снимите с двух грампластинок наклейки, где указаны имена двух разных исполнителей одного произведения, — догадаетесь ли вы, кто играет? Играют-то с давних пор, увы, одинаково.
Музыкальная редакция, видимо, отбила стремление к самостоятельному прочтению нот у большинства исполнителей. Она стирает индивидуальности тем сильнее, чем более подробно редактор «передал свой опыт молодежи». Лучшего скрипача, чем Д. Ф. Ойстрах, слышали ли мы на своем веку? Многие играют тот же репертуар. Но кто играет по-своему?
Музыкальная редакция — пресс на творческое сознание. Особенно тогда, когда молодой человек однажды понимает, что Д. Ф. Ойстрах был выдающийся мастер. И вместо того, чтобы пойти своим путем, самому понять мысли, вложенные композитором в уртекст, как это обычно бывает в театре или в кино, когда берутся за классику, чтобы прочитать ее по-новому, современно, молодой музыкант натыкается на логику своего недосягаемого предшественника, от почтения бледнеет и смычок у него выпадает из рук…
Учителя музыки, о которых так пекутся в издательстве «Советский композитор», учеников нотной редактурой буквально терроризируют! «Смотри в ноты. Играй, как в нотах», — твердят они и пятилетней девочке, и четырнадцатилетнему юноше, который уже отрицает взрослый мир и желает все делать по-своему. Он слышит Баха так, как слышит; еще не научившись притворяться, в свои 14 лет строит баховскую фразу не так, как профессор консерватории, не там слышит акцент, не там крещендо и диминуэндо. Кто скажет, что он играет не Баха, играет «не то»? Ему это говорят все! Но, простите, разве акцент ставил над этой нотой Бах? Его ставил профессор консерватории. А другой профессор, кстати, ставил в другом месте. Редакций Баха очень много. Кто же запретил услышать музыку по-своему человеку только потому, что он еще не профессор?
Существует определенный уровень исполнительства, возражают в издательстве, ниже него опускаться не надо. Но кто же судит юного читателя нот — до публики-то он пока не допущен. «Играй, как в нотах, и не выдумывай», — твердит ему учительница музыки. И он играет. Учится неискренности. А приходит домой — и все равно играет по-своему…
Редактурой нот занимаются не только знаменитые музыканты. Издательства привлекают к этой работе и неизвестных преподавателей. Их теоретические музыкальные знания, согласимся, обширны, но в той же степени и консервативны. Побывайте на каком-нибудь школьном концерте — и вас обрадует молодость исполнителей и поразит старческое однообразие, с которым они колошматят по клавишам и по струнам. Так играл Рахманинов? Или Гилельс? Или Коган? Или Шаховская? Не ищите в звуках, извергаемых инструментом, души и сердца юного исполнителя — вместо этого вы обнаружите учительскую редакторскую душу и учительское редакторское вдохновение: школьные концерты идут, как по нотам! Откровения случаются редко — но тогда не завидуйте молодому исполнителю, поддержите его бурными аплодисментами, которые все равно не помогут: за кулисами учитель его отругает, накажет, отменит следующий концерт…
Ученику любой музыкальной школы — в Москве или на периферии, — который осмелится услышать композитора хотя бы немного по-своему, приходится очень плохо. Он не исполняет редакцию! «Вносит, — как выразилась одна опытная учительница, — много своего, чем себе же и вредит». Я знаю страдающих от школьного подневолья учеников, которым педагоги с утра до вечера вдалбливают, что они у-че-ни-ки и притом сред-ни-е. Поэтому самое лучшее в их положении — беспрекословно следовать редакции ТАКОГО-ТО ВЕЛИКОГО и не опускаться ниже УРОВНЯ. Но логика великих многим молодым людям недоступна. Они просто хотят играть так, как слышится. Стоит ли пугаться? Ведь они не перевирают ноты и не фальшивят. Они лишь живут собственным, а не заемным вдохновением…
Сейчас прошла волна возмущения, вызванного тем, что несколько концертных залов Москвы закрываются на капитальный ремонт одновременно. А зачем они? Наши концертные афиши поредели именами уже давно. Некоторые известные музыканты уехали. Они задохнулись в спокойной, торжественной и тяжелой атмосфере редактируемых нот. Человека принуждают дышать ею с порога школы, она не оставляет его и на художественном совете филармонии, где исполнитель, замирая от ужаса, «сдает» программу, чтобы получить право выйти к публике.
В «Советском композиторе» попытались успокоить: дескать, не переживайте за юные дарования, мы-то редактируем только советских композиторов, а вот вы сходите в издательство «Музыка» — там Баха, Бетховена, Моцарта… И я пошел в «Музыку».
Партию виолончели в «Сонате» Дж. Валентини отредактировал, как он ее когда-то понял, преподаватель института им. Гнесиных А. Власов. «Сонатины» Бетховена для фортепиано — С. Диденко. В той же редакции выпущены и «Французские сюиты» Баха. Над «Пьесами» для фортепиано сначала работал Ф. Шуберт, а потом К. Лавринович.
Один советский скрипач отполировал на свой вкус сначала скрипичную партию в Концерте ми-мажор Баха, а потом три сонаты Генделя. А К. Мострас расставил, где ему показалось уместным, музыкальные загогулины в скрипичной партии Первого концерта Г. Венявского.
На «виолончельном прилавке» специализированного магазина я не нашел вообще ни одного издания, которого бы не коснулась волевая рука редактора. Й. Гайдн, Э. Григ, Л. Боккерини, само собой Бах, К. Вебер, К. Давыдов — ни один композитор не избег авторучки С. Козолупова, Г. Козолуповой, В. Тонхи, А. Стогорского, Л. Гинзбург и др.
В нотном магазине я нашел лишь одну тетрадку — Р. Шумана «Альбом для юношества», выпущенный «Музыкой» в 1984 году, где ясным типографским шрифтом набран текст от редактора П. Егорова: «Все указания, заключенные в квадратные скобки, — пишет этот деликатный человек, — а также аппликатура (расстановка пальцев. — В. Б.), за исключением особо оговоренных случаев, принадлежит редактору настоящего издания. В выборе аппликатуры возможны варианты, обусловленные индивидуальными особенностями исполнителя». Почему же такого очевидного права хотя бы «в выборе аппликатуры» не дают другие редакторы?
Заместитель главного редактора издательства «Музыка» Алексей Борисович Меньков, заведующий редакцией симфонической и камерной музыки Теодор Израилевич Ямпольский и старший редактор Виктор Андреевич Мурзин тотчас со мной согласились. Это право следует оговаривать в каждом издании. Мне их даже не пришлось убеждать в том, что ноты должны давать свободу творчества, а не сковывать ее.
Редакторы «Музыки» откровенно посетовали, что на редактированные ноты в последние годы спрос необычайно велик, а на уртексты чрезвычайно мал: педагоги и профессиональные музыканты в Москве и на периферии одинаково перестали работать головой. Им подавай чужие мысли. Скорей всего это, конечно, не так, просто у музыкантов еще со школы отбили охоту думать.
Но самое поразительное, что все эти редакции в трудную минуту не помогают. Пока у исполнителя не родился собственный образ, чужой не сделает его игру интересной!
Так что же такое — музыкальная редакция? Это памятник редактору, который он строит себе на чужом постаменте. И с одобрения издательства…
Говорят, что есть редакторы, которые, если им хорошенько заплатить, «как следует» отредактируют и Л. Толстого. Но почему все-таки нам так приятно читать «несовершенный» подлинник?..
Автор — Басков В.
В мире книг (журнал №9 за 1988 год)
Внимание! При использовании материалов сайта, активная гиперссылка на сайт Советика.ру обязательна! При использовании материалов сайта в печатных СМИ, на ТВ, Радио - упоминание сайта обязательно! Так же обязательно, при использовании материалов сайта указывать авторов материалов, художников, фотографов и т.д. Желательно, при использовании материалов сайта уведомлять авторов сайта!