Версия для печати

---

Телевидение и международная политика

(«Круглый стол» с участием А . Бовина , С . Кондрашова , В . Познера)

 

Настоящая политика, писал В. И. Ленин, «начинается там, где миллионы; не там, где тысячи, а там, где миллионы» Телевидение обращено к многомиллионной аудитории, потому, следуя ленинской мысли, оно явление политическое. Отображая на экране мир во всем его единстве и многообразии, телевидение, пожалуй, как никакое другое средство массовой информации, способствует вовлечению огромных масс людей в политическую жизнь планеты. Легко преодолевая благодаря трансконтинентальным каналам связи границы государств, оно разрушает стереотипы сознания, барьеры предубеждений между народами. Но оно может также рисовать и образ врага, воздвигать барьеры на пути взаимопонимания, служить оружием разрушения национальных культур.
Какую роль может играть телевизионная журналистика в ломке устаревших стереотипов массового сознания, в улучшении взаимопонимания между народами? Как телевидение помогает формировать новое политическое мышление? Прежде всего об этом размышляют участники «круглого стола» — журналисты, чьи имена хорошо знакомы массовой аудитории в нашей стране и за рубежом: политические обозреватели газеты «Известия» Александр Бовин и Станислав Кондрашов, политический обозреватель Гостелерадио СССР Владимир Познер. Ведет «круглый стол» кандидат филологических наук Евгений Дугин, специалист в области теории массовой информации.

Ведущий. Традиционно считается, что телевидение как средство массовой информации отражает и формирует общественное мнение. А вот недавно мне встретилось суждение, будто телевидение — это «лаборатория общественного мнения». Отвечает ли подобная постановка вопроса новаторским поискам телеэкрана в области апробации политических идей?

Бовин. Принять такое утверждение можно лишь с известными оговорками. Лаборатория — это место, где проводят какие-то испытания...

Кондрашов. ...или эксперимент. А телевидение в своей основе — нечто проверенное и успешно развивающееся, хотя и по-разному действующее в разных странах. Когда в начале шестидесятых годов я приехал работать в США, то был поражен, какое большое место занимает телевидение в политической жизни страны. И в этом отношении мы движемся с большим опозданием.

Разумеется, между американским и советским телевидением есть серьезные различия, объясняемые прежде всего различием наших общественных, политических систем. Там оно используется как средство борьбы между партиями, между политическими суперзвездами, претендующими на высшие государственные должности в стране. У нас положение иное, потому что вся наша общественная, политическая жизнь строится на других началах. Но в обеих странах телевидение обращается к самой широкой аудитории. Оно обладает эффектом наглядности, непосредственного участия, «присутствия», которым не располагает никакое другое средство массовой информации. И в этом его сильная сторона, которая выдвигает его на одно из первых мест в качестве инструмента политики. Но есть и минусы. В самой природе телевидения заложены определенные ограничения, например известная поверхностность в отображении социальных процессов.

Бовин. На мой взгляд, телевидение как социальное явление решает две задачи: распространение общественно значимой информации и утверждение каких-то идей. Информация сообщается для того, чтобы люди больше знали. Благородная, просветительская задача. Вторая задача — это уже пропаганда. Ты хочешь, чтобы люди поверили в то, во что веришь сам.

Ведущий. Но и то и другое — политика.

Бовин. Да. Но второе направление деятельности телевидения больше связано с политикой, чем первое. Политика — это реализация определенных идей, которые нужно перенести в действительность. Политику телевидение, очевидно, нужно как средство, ну как это по-ученому выразиться... мультипликации его идей. Для их размножения и усиления давления на аудиторию.

Зритель должен находить в политическом телевидении подтверждение своих мировоззренческих позиций. Это очень важно. Современные формы телевизионного общения возвращают нас, между прочим, куда-то в древние Афины. Для афинян государство было частью их самих. Это для нас оно превратилось во что-то находящееся вовне. А Платон вполне бы мог сказать: «Государство — это я», то есть это мои соседи по улице, по городу. Завтра соберемся на площади и решим какой-то вопрос. Все было очень непосредственно. Сегодня телевидение возрождает это, но уже на гораздо более высоком техническом уровне. Государство, а порой и целая планета предстает в виде огромной телевизионной площади. Телевидение все в большей мере проявляет себя как канал непосредственной демократии, когда с его помощью проводится опрос населения или когда политический деятель, например президент страны, говорит с миллионами людей. Конечно, в Афинском государстве не было миллионов, а всего лишь двести тысяч рабовладельцев. Но принцип тот же. Если раньше между политиком и массами непременно были посредники, передаточные звенья, то сейчас они убираются. Политический деятель при помощи телевидения напрямую общается с населением страны. И, я думаю, по мере совершенствования техники телевидения его вклад в политику будет возрастать. Несомненно, изменится сама технология массового общения.

Ведущий. Для нашей темы интересно упоминание об Афинском государстве. По Аристотелю, всякое государство представляет собой своего рода общение, причем наиболее важным для блага всех граждан он называл общение «государственное», или «политическое». Средством такого общения, если следовать предложенной логике, очевидно, и является телевидение. Политический смысл, например, транснациональных телемостов состоит, на мой взгляд, не только в том, чтобы дать людям разных стран возможность видеть и слышать друг друга. А еще и в том, может быть, прежде всего в том, чтобы способствовать поиску новых форм политического мышления в ядерный век. Каждый человек благодаря телевидению не просто ощущает причастность к делам профессиональных политиков, но и разделяет с другими личную ответственность за выживание на планете человечества. В формировании нового политического мышления — процессе, достигающем ныне планетарных масштабов, — думаю, свою роль играет и политическое телевидение.

Кондрашов. Возникает вопрос: как поставить телевидение в рамки нового политического мышления. Ответ очевиден. Новое политическое мышление, если брать его в международном ракурсе, подразумевает целостность и в заимосвязанность мира. Нет, пожалуй, другого средства массовой информации (и телемосты это доказывают), которое могло бы столь же наглядно, предметно и эффективно, как телевидение, воплощать эту идею.
И в этом смысле велико воспитательное значение телевидения прежде всего внутри страны, потому что наши выходы во внешний телевизионный мир, так или иначе, пока ограничены. А внутри страны... Достаточно сказать, что телеэкран ныне допускает довольно широкий обмен мнениями. В передачах участвуют приезжающие к нам в страну представители различных партий и политических течений. Поднимается уровень телевизионных дискуссий на международные темы. Соответственно возрастает и уровень требовательности телезрителей. Так что в смысле формирования нового политического мышления телевидение делает немало.

Познер. Когда вы произносите слово «мышление» в связи с телевидением, у меня возникает внутренний протест, потому что очень часто телевидение притупляет мышление. Оно не требует соучастия, а лишь пассивного созерцания. Человек сидит перед экраном и смотрит. И мало думает. Это не газета, которую читаешь. Сам акт чтения заставляет вникать в смысл написанного, чтение — мыслительный процесс. Что же касается телевидения, то очень легко, расположившись в кресле, механически поглощать информацию. И американское телевидение, например, этим пользуется. Телемост, может быть, чуть-чуть отличается от многих передач тем, что требует соучастия. Это особенно заметно по письмам телезрителей. Реакция на первые телемосты: «Ура, ура! Наконец-то мы разговариваем напрямую, без посредников!» Посредником является лишь телеэкран, нет третьих лиц, которые объясняли бы «про них». Другая сторона говорит. И мы говорим. Что до второй реакции, которая, кстати, мне особенно дорога, то она звучит примерно так: «Где вы нашли таких неумелых людей? Они не умеют выражать свои мысли. Стесняются, не хотят быть откровенными».

Значит, люди реагируют на себя. Не на тех, по ту сторону телемоста, а прежде всего на собственную аудиторию. Возникает, как я его называю, своеобразный эффект зеркала. Мы всматриваемся в свое лицо, и нам оно не нравится. Но впоследствии происходит очень интересная штука. Эта же аудитория начинает вести себя по-другому, когда второй раз участвует в разговоре. Она становится более откровенной, непосредственной. Самокритично признает свои недостатки. Не потому, что вдруг поумнела, а потому, что увидела себя в том виде, в котором самой себе не понравилась. И волей-неволей происходит самовоспитание. В этом смысле телемост выгодно отличается от других способов телевизионного общения.

Ведущий. Вы говорили о природной пассивности телеаудитории. Но если взять передачи с обратной связью, когда можно позвонить в студию...

Познер. Это совсем другое дело! Зачастую люди звонят из самолюбия, из какого-то эгоцентрического чувства. Вот мол, я позвонил, задал им вопрос. Ну-ка, посмотрим, что они, в студии, мне ответят...

Ведущий. Но человек может задать вопрос и потому, что с помощью телевидения хочет решить или хотя бы поставить острую, общественно значимую проблему.

Познер. Есть, конечно, и это. Но если говорить о массовом влиянии телевидения, о том, что люди смотрят и что с ними при этом происходит, то телемосты играют совершенно особую роль. Сужу хотя бы по письмам.
Ведущий. Зрительское отношение к международным телемостам далеко не однозначно. Наряду с положительными, я бы сказал — всеободряющими мнениями встречаются и критические, вплоть до резкого неприятия самой этой формы общения. Как написал один из телезрителей, «они нас не переубедят, а мы их — тем более». Настораживает в зрительской реакции то, что значительная часть аудитории относится к телемостам как к конкурсу или экзамену. В письмах высказываются суждения о необходимости репетировать ответы на вопросы зарубежной аудитории, специально инструктировать выступающих. Таким образом, отрицается сама идея телемоста как свободного, спонтанного форума мнений. Ведь гражданскую позицию репетировать невозможно.

И все же, мне кажется, телевизионную аудиторию в целом нельзя упрекнуть в пассивности. Если телемост соединяет зрителей разных стран, то передачи с обратной связью в виде телефонных звонков активизируют внутреннюю аудиторию страны. Зрители не остаются пассивными наблюдателями того, что происходит на экране. И, по-видимому» будь то телемост или «контактная» передача, в том и другом случаях массовая аудитория вовлекается в телевизионное обсуждение.

Но мы рискуем отвлечься от основного предмета нашей дискуссии. Поэтому предлагаю перевести разговор в другую плоскость. Ставится ли в телемостах какая-то сверхзадача или только обозначается определенная тема?

Познер. Не всегда обозначается. С американцами, например, выходили мосты без темы.

Бовин. Если я правильно понял, то в тематической передаче сверхзадача имеется. А если темы нет, то получается, что это знакомство в чистом виде. Показать, кто мы такие, и увидеть, кто они такие.

Ведущий. Да, но этот этап, как представляется, мы уже прошли.
Познер. Ничего не прошли. Вначале аудитория телемостов огорчалась, что идут взаимные обвинения. А на самом деле, пока мы не набьем себе шишки, пока не выскажем всего, что накопилось, мы не сможем шагнуть на следующую ступеньку.

Кондрашов. А какая может быть следующая ступень? Познер. В частности, объединение усилий. Есть темы, которые волнуют и нас и население других стран. Например, тема престарелых. Мы гордимся тем, что люди стали жить дольше. А что это за жизнь? Люди уходят на пенсию и страдают от собственной ненужности. Как решается эта проблема в нашей стране? Как решают ее в той же Америке? Мы смогли бы обсудить это, собрав в студии престарелых и молодых людей, но не укоряя и не поучая друг друга, — мол, мы хорошие, а вы плохие. Нас тревожит сложившаяся ситуация, мы делаем так, пытаемся найти выход. А вы? И здесь возникает возможность совместного обсуждения. Но это уже следующая ступень телевизионного диалога.

Кондрашов. А будет ли обеспечена достаточная содержательность такого разговора? И откровенность. Или тут начнут сказываться ограничения, которые неизбежны для телевидения? Ознакомительная функция телемостов ясна. Она, по-видимому, не исчерпана, потому что в обмен мнениями могут вовлекаться все новые люди, например представители разных национальностей, разных профессий и т. д. Но в дальнейшем развитие телемостов, мне кажется, упирается в барьер. Барьером может стать даже эфирное время: за час мало что можно выяснить глубоко. Далее. Барьер доверительности, когда разговариваешь с представителями другой стороны. Больше всего он дает о себе знать у нас. Зарубежной аудитории мешает, скорее барьер неосведомленности.

Ведущий. И потом нужно принять во внимание публичность выступления. Это также барьер.

Кондрашов. Да. Ознакомительная фаза в развитии телемостов может оказаться довольно продолжительной. Но когда она пройдет, возникнет еще одна серьезная проблема. Возьмем предложенный Владимиром Познером пример. Ну, хорошо, собрались престарелые с той и другой стороны. Но что в пределах этого обсуждения можно пытаться решить? У нас не совпадают, за исключением общечеловеческих моментов (таких, как отчуждение), сами трудности, с которыми сталкиваются пожилые люди. Я не знаю, где здесь найти точки соприкосновения.

Бовин. Несоответствие есть. Но мы говорим о цельности мира, о взаимопонимании друг друга. Даже когда мы обсуждаем несоответствие, какие-то элементы общности все же будут выявляться, Когда видишь, что у твоего оппонента что-то не так, как у тебя, ты учишься лучше понимать его. И он учится. В любом случае будет позитивный итог. Конечно, это не обмен опытом в чистом виде, потому что в конце концов дискуссия упирается именно в то, что есть вещи специфические для каждой из сторон. А поскольку жизнь течет и меняется, то предметом обсуждения на телемостах могут быть не только вечные проблемы (скажем, положение престарелых), но и какие-то ситуативные вопросы. Вот, предположим, выступил политический лидер, руководитель страны. Чем не тема для телевизионной дискуссии? Это интересно телезрителям и дает пищу для размышлений тем, кто принимает решения. Кроме того, отношение людей к конкретной политической ситуации проявится моментально, в буквальном смысле слова у нас на глазах.

Кондрашов. Мне кажется, что телевидение вместе с другими средствами массовой информации, причем более наглядно, но, быть может, и более поверхностно, участвует в процессе формирования политической культуры народа. Вот это чрезвычайно важная задача именно теперь, потому что мы долго злоупотребляли политическими стереотипами, в частности когда речь шла о зарубежном мире. Созданные одними журналистами стереотипы попадали не только к другим журналистам и к широкой публике, вновь и вновь воспроизводя старые, упрощенные представления о политической реальности. Нет, они попадали даже и туда, где по праву старшинства, по праву руководства идеологическим цехом поощрялось их распространение. И получилось ныне так, что ко всем нам, ко мне, профессиональному журналисту, иногда бумерангом возвращается негодный, отживший свое стереотип политического мышления.

Бывает, читаешь письмо — отклик на передачу от ветерана войны и труда и при всем уважении к автору ясно видишь, как сквозь строчки проглядывает человек с закоснелыми политическими представлениями. И вот тут телевидение способно более широко и предметно, но, повторю, может быть, не столь глубоко, как толстый журнал или газета, воспитывать политическую культуру масс, поднимать общий уровень наших дискуссий. Все это чрезвычайно важно для утверждения нового политического мышления, о котором мы говорим.

Ведущий. Политические идеи продвигаются в другие страны с помощью средств массовой информации. Какова здесь роль телевидения, и в частности телемостов?

Познер. Телемосты — это, скорее, способ ломки стереотипа.

Ведущий. Но ведь ломка стереотипа — элемент политики, политического мышления. Опросы общественного мнения, ведущиеся на протяжении четверти века в США, показывают, что с некоторыми колебаниями неблагоприятное отношение американцев к нашей стране до самого недавнего времени продолжало сохраняться как довольно стабильный пропагандистский фон. Характерны в этом отношении письма американцев, адресованные кабельной телесети «Дискавери ченнел», после того как она в течение одной из недель 1987 года показала 66 часов советских передач. Приведу цитаты.

«Буду счастлив и облегченно вздохну, когда ваши разрекламированные 66 часов советской тележизни наконец завершатся! К счастью, я не настолько наивен, чтобы ожидать от них чего-либо большего, чем коммунистическая пропаганда» (Роланд Рейх, штат Северная Дакота). «Пишу вам это письмо в знак протеста против показа 66 часов телепрограмм, контролируемых русским государством — страной, чье правительство не только отрицает демократию, но и хочет уничтожить всех нас, хочет править миром. Исходя из своего отношения к безбожным нациям и их телепрограммам, я не буду смотреть передачи вашей станции до конца месяца во имя Христа» (Сирил Шарплз и его семья).

Такие вот письма. Но не менее характерно и другое Во время показа в США советских передач проводился телефонный опрос зрителей, причем вопросы ежедневно менялись. В частности, в один из дней тех, кто звонил на телестанцию, спрашивали: «Изменил ли просмотр советской программы ваше представление об СССР?» В другой день: «Оказались ли программы советского ТВ более разнообразными, чем вы ожидали?» На первый из этих вопросов утвердительно ответили 78 процентов зрителей, на второй — 84 процента (общее число звонков соответственно— 1300 и 760). Вот убедительный пример того, как телевидение может способствовать разрушению негативного образа другой страны, который складывался годами (кстати, при его же прямом участии).

Познер. Тут уже поднимался вопрос о почте телемостов. Мы получили несколько тысяч писем как от советских, так и от американских граждан. Авторы — самые разные люди и по возрасту, и по профессии, и по образовательному уровню, и по взглядам, конечно. Но главное, что я увидел, знакомясь с почтой, — это признание телемостов не просто техническим средством общения, а действительно важным фактором расширения представлений наших народов друг о друге. Жительница Филадельфии в адресованном мне письме призналась в своем «прозрении» после телемоста «Бостон — Ленинград»: «Я была удивлена, увидев, что ваши женщины модно одеваются и причесываются, пользуются косметикой. Я считала, что все они носят ватники и платочки...» Так телемост помог, и, думаю не только автору этого письма, избавиться от ложного взгляда на нас как на одинаково мыслящих, как на роботов. Реакция советской аудитории на телемосты показывает, что она имеет более дифференцированное представление об американцах. Но, с другой стороны, наши люди увидели, что американцы не боятся критиковать недостатки в своей стране. И это не могло не натолкнуть на мысль: а почему мы порой стесняемся вслух говорить об элементарных непорядках в собственном доме? Разве истинный патриотизм в том, чтобы убеждать всех, будто у нас все хорошо и нет проблем?

Ведущий. От западных специалистов в области телевидения приходилось слышать, что проведение телемостов весьма затруднительно из-за их невысокого коммерческого эффекта. Этот аргумент приводился для объяснения того, почему телемосты, которые в Советском Союзе шли по первой программе, имеющей самый широкий охват населения, в США транслировались лишь ограниченным числом местных станций. Возможно, и нам следовало бы ради симметрии проводить такие передачи в рамках местного, а не общесоюзного телевидения?

Познер. Попробуйте показать советско-американский телемост, скажем, в Харькове, а в Минске — нет. Представляете себе реакцию белорусских зрителей? Или, предположим, кто-то решит: пусть эту программу смотрят в Тбилиси, а вот Ереван смотреть не будет... Справедливо? Кондратов. А потом, с нашим государственным телевидением и с унификацией информации речь автоматически идет о многомиллионной аудитории. Вот если бы мы имели 20—50 каналов, — дело другое.
Американцы упрекают нас в отсутствии плюрализма. Но из-за их плюрализма счет при проведении тех же телемостов складывается не в нашу пользу. Потому что американская аудитория дробится. Если у нас показывают телемост, то его посмотрит большинство населения. А в США хорошо, если наберется десяток миллионов зрителей. Такая проблема существует.

Разговаривая с корреспондентами «Известий», Фил Донахью уклонился от ответа на вопрос, сколько телезрителей в США смотрят его с Владимиром Познером передачи. Между тем эта американская телезвезда взошла у нас, пожалуй, выше, чем на своем отечественном небосклоне. Какая аудитория у него в США — 20—25 миллионов? Вряд ли больше при ожесточенной конкуренции американских телевизионных корпораций. И то это главным образом домохозяйки в утреннее и дневное время. А у нас в лучшие вечерние часы аудитория Фила Донахью достигала 100—120 миллионов зрителей, не меньше. Если на Пятой авеню или на 42-й улице Нью-Йорка спросить американца: «Что ты думаешь о телемостах с Советским Союзом» — он, скорее всего, удивится: «Какие телемосты?» А у нас любого спроси — он знает. У нас это элемент всеобуча в новом политическом мышлении. Телемосты делают полезное дело, помогая советским людям получить более сложную и точную картину Америки. И западным пропагандистам свободного и равного обмена информацией стоит напомнить о существующем здесь дисбалансе.

Ведущий. Короткая справка: по данным опроса, который был проведен Институтом социологических исследований АН СССР в 1987 году, телемосты в нашей стране смотрят регулярно 80 процентов зрителей. Колоссальная аудитория. Причем 91 процент зрителей считают, что такие передачи надо проводить и в дальнейшем; лишь три процента опрошенных полагают, что занятие это бесперспективное, у него нет будущего.

Познер. Если телемосты с участием представителей массовой аудитории разных стран способны повлиять на ломку стереотипов в политическом сознании, то, на мой взгляд, этого не скажешь о телемостах, которые проводятся на парламентском, межгосударственном уровне. Они, мне кажется, взаимного недоверия и настороженности не уменьшают. Почему? Возьмем теледиалоги «Верховный Совет СССР — конгресс США». Представители обеих сторон говорят в этих передачах с оглядкой. Конгрессмены не могут выступать откровенно, потому что опасаются нападок, главным образом справа, опасаются не быть избранными на новый срок. Наши депутаты Верховного Совета, по крайней мере до самого последнего времени, опасались окрика «сверху» и своего личного мнения публично не высказывали. Все это налагает отпечаток на диалог в эфире. Телемосты — инструмент общения, и использовать их надо по назначению.

Попытаюсь пояснить это на примере. Скажем, скальпель — хирургический инструмент, но им не режут хлеб или колбасу. То же самое телемост: когда им пользуются для того, чтобы вести разговор между узкими специалистами, например кардиологами, то он, по-моему, не совсем отвечает своему назначению. Научные конференции или межпарламентский обмен мнениями лучше проводить иначе, другими способами. С таким взглядом многие не согласны, но я высказываю мою личную точку зрения.

Ведущий. Интересное суждение. Ведь по логике организаторов телемостов публичный диалог между парламентариями должен помочь массовой аудитории лучше понять позиции сторон...

Бовин. А получается обратный эффект. Простой советским человек на американских телеэкранах больше значит для правильной оценки Советского Союза простыми американцами, нежели посредственный депутат Верховного Совета СССР, говорящий с каменным лицом прописные истины.

Познер. Кстати, очень жаль, что у советского телевидения нет конкурентов. Нас ничто не подхлестывает в поисках нового, не заставляет оттачивать профессионализм. Это как бы личное дело каждого. И тут американское ТВ выгодно отличается от нашего. Большинство его программ просто отвратительно по содержанию, но по форме они сделаны высокопрофессионально, изобретательно. Ведь передача — это товар, и надо, чтобы его купили. Поэтому люди, работающие в американском телевидении, постоянно ищут, как привлечь к передаче внимание. Да, они часто апеллируют не к лучшим качествам человека. Да, они, по нашим меркам, многое делают не так. Но делают!..

У нас же нет соревнования между программами, между тележурналистами. Не выработана система оценок — что хорошо, что плохо. Почему, например, так охотно смотрят Бовина? Выяснял ли это кто-нибудь? Насколько я знаю, нет... Получается, что разговоры о необходимости совершенствовать журналистское мастерство так и остаются разговорами. Газеты, скажем, соревнуются между собой. Я как читатель выбираю: вот эта газета мне нравится, потому что там печатается Кондрашов, а в другой газете его нет. Возникает конкуренция, хотя мы это так не называем. А телевидение у нас одно, ему не с кем конкурировать. И такое положение дел не приводит к хорошему результату. В этом смысле я рассматриваю дальнейшее развитие международного телевидения, когда можно будет с помощью спутниковой связи принимать программы других стран, как фактор, который заставит нас хоть немного быстрее поворачиваться.

Бовин. Среди разнообразных аспектов проблемы «Телевидение и политика» есть и такой: чтобы ты мог воспитывать политическую культуру, люди, которые на тебя смотрят, должны с уважением к тебе относиться, доверять тебе. Но для этого надо следовать поговорке: «Если хочешь иметь друга — будь им!» То есть ты должен сам уважительно относиться к людям, с которыми разговариваешь. Комментатору не следует думать, будто перед экраном сидят какие-то безликие фигуры, готовые благодарно проглотить все, что им ни предложишь. Иначе говоря, нужно иметь модель зрителя. Я, например, такую модель для себя составил...

Ведущий. Ну и каков же зритель в вашем представлении?

Бовин. Я работаю для людей, которые знают факты, умеют или пытаются самостоятельно их осмыслить, скептически относятся ко многому из того, что им говорят. Они стремятся понять причинно-следственную связь явлений. Когда я выступаю по телевидению, моя задача заключается в том, чтобы зрители думали синхронно со мной. Я не просто им что-то рассказываю, а стараюсь вовлечь в процесс формирования мысли: от А к Б, идем дальше, выстраиваем логическую цепочку рассуждений, приходим к каким-то выводам. Такова моя метода. По письмам зрителей сразу видно, что они тонко чувствуют твое отношение к ним. Любую фальшь телеэкран усиливает многократно. Ты где-то слукавил, но тебе казалось, что все вроде бы ничего, а телезритель это разглядел. Поэтому, выступая по телевидению, руководствуюсь правилом: серьезный разговор с серьезными людьми. Только при таком отношении к аудитории можно воспитывать ее политическую культуру. Иначе люди просто не будут тебе верить.

На нас продолжает давить груз традиций. Вначале человек в кадре читал казенные тексты казенным языком. Так сказать, казенщина в квадрате. Назавтра читатель мог все это прочесть в газете, услышать слово в слово по радио. Потом форма подачи материала стала меняться. В кадре появился журналист. Он улыбается, говорит доверительным тоном, но при этом сообщает, что Волга впадает в Каспийское море. Тривиальная информация подается как значительная благодаря актерским уловкам, нарочитой рассудительности. Это довольно продолжительный этап развития нашего телевидения, который, по-моему, до сих пор не закончился. На следующем этапе в тележурналистике происходит соединение формы и содержания. Выступая по телевидению, можно улыбаться или хмуриться, можно позволить себе сарказм или иронию и т. д., но за всем этим должно скрываться серьезное содержание. Тогда будет оправдана и многозначительность тона.

Ведущий. Похоже, этот этап развития комментаторского искусства на нашем телевидении уже наступил. Но все-таки мы пока в международном разделе программ далеки от совершенства при раскрытии политических идей, политических позиций. Это и в самом деле непросто: с одной стороны, идеи — нечто абстрактное, отвлеченное; с другой — политика, то есть вполне конкретный, насыщенный драматическим содержанием процесс. Как соединить в экранном отображении одно и другое?

Бовин. Согласен с вами: телевизионное воплощение политических идей — задача не из легких. Я бы сказал, что это высшая математика телеэкрана. Нам же порой слабо удается решение даже элементарных арифметических задачек. Например, нашему телевидению остро не хватает репортажа — просто информации, фактов. Почему-то западные телерепортеры оказываются на месте первыми, если происходит что-то неожиданное, сенсационно-стихийное. И наше телевидение вынуждено давать пленку о подобных событиях, снятую зарубежными корреспондентами. Давать с соответствующей трактовкой. Телезрителю же важна первичная информация. То, чем занимаемся мы с Кон-драшовым, — это анализ событий, фактов. Мы редко выступаем по горячим следам. Но это уже другое телевидение, аналитическое. И задачи у него другие.

Ведущий. Какие же?

Бовин. Я бы выделил две задачи, которые ставит аналитическое телевидение перед обозревателем. Прежде всего — объяснить существо какой-то проблемы. Причем сделать это объективно, отвлекаясь пока от нашей позиции. Просто объяснить, в чем состоит проблема сама по себе. Например, почему началась война между Ираном и Ираком, в чем суть ближневосточного конфликта или что произошло на Фиджи. И вот, когда я объясню суть дела, тогда, как говорят военные, появляются вводные задачи типа: «А что будет, если...» Так я подхожу к следующему слою анализа. Берем ту же проблему, но теперь уже в поле пересечения интересов — наших и, допустим, американских. Вот здесь уже трудно сохранить объективность. Я ведь отстаиваю определенную точку зрения. Это и есть собственно партийный анализ. Но если он научный в своей основе, то выводы из него будут приближать к истине, которая, как известно, не зависит от того, кому она служит.

Ведущий. Меняется ли ситуация, когда аналитиком становится не комментатор, а политический деятель, выходящий напрямую к массовой аудитории? По-видимому, он оказывает более мощное воздействие на умонастроения телезрителей?

Кондрашов. Тут многое, насколько я понимаю, зависит от умения политика пользоваться сильными и слабыми сторонами телевидения. Например, Р. Рейган, как известно, человек телевизионный. Но самые важные его телевыступления всегда строились на готовом тексте, с которым он обращался к нации из Овального кабинета. А вот другой стиль: М. С. Горбачев сразу же после встречи в Рейкьявике вышел с пресс-конференцией непосредствено в прямой эфир. В этом случае политическое воздействие дополнилось, усилилось воздействием эмоциональным.

Ведущий. Возникает вопрос: а что тогда делать журналисту?

Познер. Мне не кажется, что выступление политического руководителя по телевидению чем-то осложняет работу журналиста. Это разные вещи. Журналист все равно должен анализировать то, что сказал политик, должен обратить внимание аудитории на те стороны выступления, которые ему, журналисту, представляются наиболее важными. Так что одно другого не подменяет и не исключает.

Кондрашов. Кроме того, политикам вообще полезно прислушиваться к мнениям журналистов, если это самостоятельные и серьезные мнения. Полезна была бы и организация широкого обсуждения актуальных внешнеполитических проблем — не ради иллюзии такого обсуждения, как это иногда бывает в газетных и телевизионных опросах прохожих на улице, а по существу, в духе гражданской заботы об Отечестве. Общественное мнение, которое так благотворно проявило себя, например, при спасении северных рек или некоторых исторических памятников, должно иметь не формальное право голоса при решении задач, касаюшихся наших отношений с другими государствами. Журналист — естественный выразитель общественного мнения. Если бы он по-хозяйски владел информацией, если бы к его опыту, знаниям, уму и чувству патриотической ответственности относились не менее внимательно, чем к таким же качествам дипломата или сотрудника других государственных учреждений, польза от наших выступлений наверняка бы возросла. Думаю, что внешнеполитические дискуссии в печати и в эфире, предполагающие разные суждения, очень нужны.

Бовин. К вопросу о различиях и сходстве задач политика и журналиста. Хочу дополнить здесь сказанное. Если по телевидению выступает политический руководитель страны, то он интересен зрителю сам по себе. Не важно, что при этом он, допустим, просто читает свой текст, и даже не очень выразительно. Он — лидер и этим интересен. Телевизионный обозреватель сам по себе зрителю неинтересен. Но когда он выступает мастерски, его будут слушать. Журналисту читать по бумажке непростительно — своей нудностью он быстро надоест аудитории. А он должен привлечь к себе внимание, завоевать его. Вот разница между ним и крупным политическим деятелем на телеэкране.

Кстати, в порядке фантазии... Может быть, через энное количество лет телевизоры будут снабжены пультами с несколькими кнопками. И вот после очередного выступления руководителя страны появляется диктор и просит тех, кто согласен с выступлением, нажать, скажем, белую кнопку, кто не согласен — синюю. И через минуту на телеэкране возникает полная картина общественного мнения, отношения аудитории к только что прозвучавшей речи. Кондрашов. Но это довольно опасный метод. Голоса могут быть отданы впечатляющим, зажигательным, по сути же демагогическим выступлениям... Представим себе, например, Гитлера на экране телевизора...

Познер. К слову сказать, в Америке появилась новая профессия — телевизионный тренер. Если вы желаете стать политическим деятелем или уже являетесь им, но хотите больше преуспеть, то нужно обратиться к специалисту, который научит вас, как нужно улыбаться перед камерой, куда смотреть, как говорить и т. п. Это все достигается обучением. Курсы пользуются огромным успехом. Но при всем том существует понятие «естественный человек». Тут нужен особый дар, одной выучки мало. Тележурналист — такая же профессия, как, скажем, музыкант-исполнитель. Есть слух — можно его дальше развивать, совершенствовать технику исполнения. Нет — хоть на голове стойте, все равно ничего не выйдет. То же и на телевидении.

Вот, например, Александр Каверзнев был человеком, который обладал свойством жить на экране. Если вспомнить, он не говорил зрителям ничего такого, что они не могли бы услышать от других комментаторов (да и время тогдашнее не позволяло). Но то, как он говорил, как умел пробить плоскость экрана и оказаться вот здесь, рядом с тобой, при том что беседовал одновременно с многомиллионной аудиторией — вот это действовало. Это и есть особый дар быть «телевизионным человеком». Если обладаешь им — все в порядке. Если нет — экрана не пробить.

Бовин. Но все-таки тренировка нужна. Скажу больше: я рассматриваю работу телекомментатора как своего рода «театр одного актера». Есть какие-то вещи, которые выглядят на экране как экспромт, будто журналист поймал мысль вот сейчас, на ходу, хотя на самом деле это моя домашняя заготовка. Но я должен так ее преподнести, чтобы зритель поверил, что она найдена только что. А этого без основательной подготовки не достичь.

По-моему, самое нехорошее, когда зритель замечает искусственность поведения журналиста, например движение глаз по строчкам «телесуфлера». Нарочитость губительна для телевизионного экрана. Поэтому я никогда не читаю по «телесуфлеру». Но текст выступлений пишу, — скажем, для «Международной панорамы». Эта передача требует расчета по минутам, и я вынужден выверять текст с секундомером в руке. А вот выступление в «9-й студии» такого хронометража не требует. Там разговор строится совсем по-другому. И подготовка к нему другая. Но, как ни готовься, меня, например, после телевизионных выступлений не покидает ощущение, что следовало бы сделать все иначе, лучше. И из-за этого ощущения стараюсь не смотреть потом свои передачи.

Ведущий. Речь шла сейчас в основном о монологическом выступлении в кадре. Но политика на телеэкране немыслима без дискуссий, споров...

Бовин. Конечно, в наших телепрограммах теперь куда больше споров, чем раньше. И все-таки настоящих политических теледискуссий у нас не так уж много. Возьмем для примера ту же «9-ю студию». Пока это, на мой взгляд, эрзац полемики. Справедливости ради надо сказать, что было в передаче несколько живых перепалок, но в основном зритель видит «домашнюю» полемику — между своими. Она отличается от настоящей, как волк от болонки. А вот за рубежом частенько приходится ругаться перед телекамерами всерьез. Десять потов иногда с тебя сойдет, пока сообразишь, что ответить. Важно ведь не просто возразить, а чтобы над твоими словами задумались, Я понимаю, что западную аудиторию переубедить не смогу, да и не ставлю такой задачи. У меня цель минимальная — добиться, чтобы зритель понял, что не все так просто, как он привык о нас думать, что есть оттенки ситуации.

Ведущий. Ваш личный опыт говорит, что это удается? Бовин. Да. Кроме собственных ощущений есть ведь реакция прессы на выступления по телевидению. Я считаю, что, за редкими исключениями, мне удавалось выполнять свою задачу. Бывали, конечно, иногда и срывы. А выручают почти всегда домашние заготовки. Каждый день, занимаясь чем-то, накапливаешь какие-то выигрышные логические ходы, цитаты, афоризмы. И в момент дискуссии, когда память мобилизуется, они всплывают. Если, например, дело происходит в Англии, то стараюсь включать в свои аргументы примеры из английской литературы, английской истории. Оппоненты — профессионалы высокого класса, но их общий историко-культурный уровень часто, как говорится, оставляет желать лучшего. И когда затрагиваются общие проблемы, проблемы социокультурного характера, здесь уже моим оппонентам трудно сохранить инициативу. Со стороны, возможно, это выглядит несколько несерьезно, но и это часть работы телевизионного политического комментатора.

Кондрашов. Все-таки стоит еще раз заметить: одно дело — рассеивать предрассудки и предубежденность в области международной политики и совсем другое — стараться обратить кого-то в свою веру. Тем более — западного телезрителя. Это занятие лишено смысла.

Познер. Кстати сказать, стандартная ошибка многих советских участников теледискуссий — и не только журналистов — состоит в том, что они начинают, как говорится, «от Адама», с истории вопроса. Например, человека спрашивают: «Что вы думаете о сегодняшней советской политике в Афганистане?» А он отвечает, что еще в двадцатые годы... Так нельзя. Ведь вопрос задан конкретный — и ответ должен быть конкретным. Этому надо учиться. А главная задача современной международной тележурналистики мне видится в том, чтобы попытаться понять, что нас разделяет с идеологическим оппонентом. Но не стараться любой ценой набирать пропагандистские очки. Так делалось прежде, и ни к чему хорошему это не приводило. Конечно, мы различны, но незачем каждый раз выставлять друг другу оценки. «Другое» не всегда означает «худшее». И в осознании этого тоже проявляется, если хотите, новое политическое мышление

Ведущий. «Телевидение и международная политика» — тема обширнейшая, и в нашем разговоре были пунктирно очерчены лишь некоторые ее грани. Думаю, нет смысла подводить итоги обмену мнениями. Но ясно, что перспективы развития внешнеполитических телепрограмм впрямую связаны с важнейшими сегодняшними проблемами — с расширением гласности и демократии в нашем обществе, с укреплением открытости и доверия в отношениях между государствами, а в конечном итоге — с более глубоким и прочным общением людей. Ведь без общения нет и общества. Каждый человек, пока он сам по себе, чем-то похож на Робинзона Крузо. Но если межличностное общение, которого так не хватало герою романа Даниэля Дефо (помните, его одиночество мог скрасить только Пятница?), все-таки локально, ограниченно в своих масштабах, то современному человеку нужен постоянный контакт с миром, необходимо участие в больших и малых политических событиях. И в этом смысле телевидение обладает огромными и, как видно из нашего обсуждения, далеко еще не освоенными возможностями.

 

Из сборника: Телевидение вчера, сегодня, завтра. 89', М., Искусство, 1989.

---