Версия для печати

---

Сергей Зыков

Разговор с "пье-нуаром"

 

Сначала небольшое пояснение. «Пье-нуар» в буквальном переводе с французского означает «черная нога». Так прозвали некогда в Алжире французских колонизаторов. Очевидно, потому, что незваные пришельцы, в отличие от большинства туземцев, носили обувь.

Прозвище прочно закрепилось. В самой Франции «пье-нуарами» стали называть французов, родившихся в Алжире и других бывших африканских колониях. Выражение получило особый оттенок в разгар национально-освободительной борьбы угнетенных народов. Под «пье-нуарами» стали подразумевать прежде всего противников предоставления независимости колониям.

Некоторые из французов, покинувших молодые африканские государства — лишь из одного Алжира в страну вернулось более миллиона человек,— пополнили наиболее реакционные слои населения. Пресловутая ОАС, созданная французскими «ультра», явные и тайные профашистские организации, да и просто банды гангстеров и наемников вербовали членов из числа тех «пье-нуа-ров», которые не хотели примириться, да и до сих пор не примирились с потерей своих богатств и привилегий в бывших колониальных владениях.

***

Жаркий, душный вечер в конце июля. Небольшая группа сотрудников советского посольства и журналистов возвращалась из Сиота, приморского города около Тулона, где состоялось «крещение» транспортного рефрижератора «Кандалакшский залив», построенного на местной верфи по заказу Советского Союза. В раскаленном на солнце здании аэропорта Мариньян дышать было нечем, а до самолета, отправляющегося в Париж, оставался еще добрый час. Я вышел на пустынную площадку перед вокзалом. Не найдя скамейки, присел на никелированную тележку, служащую для перевозки багажа, и наслаждался легким ветерком, подувшим с моря.

Человек в форме агента туристической компании — в серой тужурке с погончиками и накладными карманами и такой же фуражке с зеленой кокардой — выстраивал в ряд тележки, разбросанные тут и там по площадке. Увидев, что я собираюсь подняться, дабы освободить занимаемую тележку, он поспешил сказать:

— Пожалуйста, мосье, не беспокойтесь.

Подъехали два черных «Рено» с арабскими буквами на номерных знаках. Водители, двое черноволосых загорелых молодых мужчин, направились в аэровокзал, оставив жен и детей в машинах.

Служащий в фуражке с кокардой подошел ко мне. Он явно заинтересовался прибывшими машинами и, видимо, хотел вступить в разговор, но, соблюдая приличия, не решался первым нарушить молчание. Тогда я спросил его, откуда эти машины, из Алжира, Туниса или Марокко?

— Из Алжира, мосье,— ответил он.— Я ведь знаю арабский.

— Вы там жили?

— Я там родился, мосье,— сказал он, глубоко вздохнув.

— Вы, значит, «пье-нуар»? — нарочито равнодушно осведомился я.

— Да, мосье... Точнее, был «пье-нуаром», а теперь, как бы вам сказать... ни то ни се, в общем, никто...

Я внимательно посмотрел на своего собеседника. Высокий, лет под шестьдесят. Из-под лихо сдвинутой набок фуражки видны коротко подстриженные седые волосы. На лице морщины, глаза жесткие, серые, какие-то потухшие. Подтянутый, аккуратный, брюки тщательно отутюжены, ботинки блестят. Всей манерой держаться он словно хотел показать, что лишь суровая необходимость заставляет его носить форму, в которой его могут принять за простого носильщика.

— А вы давно из Алжира?

— Уехал в 1964 году. Большинство французов покинули его раньше, сразу после провозглашения независимости. Я пытался приспособиться к новым порядкам, но ничего не вышло. Скажу честно: думал, что смогу ужиться с новой властью. У меня было две тысячи гектаров около Орана. Половину занимали виноградники. Отличное хозяйство. В него вложено столько трудов! Жалко было бросать. И вот пришла новая власть. Конечно, вести дела по-старому было уже нельзя. Появились разные комитеты, профсоюзы. Я готов был с ними сотрудничать. Ведь у меня кормилась сотня арабов. Кому плохо?

Но,— продолжал он, снова вздохнув,— кончилось тем, что я плюнул и уехал... Лично, своими руками,— ожесточившимся вдруг голосом закончил он,— сломал все, что оставалось — тракторы, машины, и был таков...
Наступила пауза. Старик стоял, точно окаменев.

— Но вы, вероятно, получили возмещение? — возобновил я разговор.

— Возмещение! — саркастически усмехнулся он.— Одни разговоры. Вот все, что у меня есть,— он показал на свои руки.— Работаю. Тем и жив. Главное, остался один. Старик отец не выдержал потрясений, умер в Алжире. Вскоре и жена скончалась в Марселе. Сердце отказало. У детей своя жизнь. Сын — инженер, живет на севере, у него своя семья. Дочка тоже уехала...

Продолжать разговор стало трудно. Я переменил тему, спросив, как он относится к генералу Салану.

— Все они хороши. Что Салан, что Массю. Говорили одно, а потом стали свою шкуру спасать.

— Позвольте, ведь генерал Салан поднял бунт, возглавил ОАС. Ведь это не просто слова. За то его и судили...

— Ну да, тогда пошумел. В общем, это было безнадежное предприятие. А теперь все они на пенсиях сидят, держатся за них...

— А книгу его читали?

— Читал и плевался. Красуется, героя из себя корчит. Да не в этом дело. Никто из них о нас, тех, кто жил в Алжире, в сущности, не думал, не заботился.

— Ну а генерал де Голль?

— Он нас обманул,— злобно воскликнул «пье-нуар». — Говорил, что Алжир останется французским, а в Эвиане отказался от него, будь он трижды проклят!

Помолчав немного, видимо желая успокоить себя, он неожиданно снова обратился ко мне:

— А знаете, какое мне нанесли оскорбление? Когда началась война с немцами, я пошел в армию добровольцем. Служил в Алжире. Участвовал в боях в Италии, потом во Франции, в Германии. Восемь лет отдал армии. А как стал увольняться, мне вдруг вручают чек. На десять тысяч франков. За что, спрашиваю? Как за что, вы же из Алжира, значит, наемник. Что же удивительного, если потом нас предали! Всего имущества лишили. Умру — не прощу.

Я попытался деликатно объяснить, что у истории свои законы. Время колониализма прошло. Тут ничего не поделаешь... Но в этот момент вернулись владельцы двух «Рено». Один из них спросил, как проехать на Тулон.

— Поезжайте на Марсель,— ответил агент.— Дальше следуйте указателям, дорога хорошо обозначена.

— Простите,— вмешался я.— А вы алжирец?

— Нет,— засмеялся черноволосый.— Мы румыны, инженеры, работаем в Алжире советниками. Едем в отпуск, домой...

— Счастливого пути,— пожелал я. Машины отъехали, но то, что их пассажирами оказались румыны, разбередило незажившие раны «пье-нуара»...

— Румыны! — вновь заговорил он.— Эксперты, советники! Помню, приехал после войны в Оран румын, врач. Бежал от революции. Алжир ему очень нравился. Бывало, говорил: хорошо бы французы колонизировали Румынию лет на сто... А теперь, смотрите: румыны — советники! — возмущался старик...

Я посмотрел на часы. Пора возвращаться к своим. Как только я поднялся, «пье-нуар» словно вернулся из далекого Алжира, куда его завели воспоминания, в аэропорт. Он сразу подтянулся, поправил фуражку, на лице его появилась вежливая профессиональная улыбка агента туристической фирмы.

Но ни любезная улыбка, ни предупредительность не смогли уже скрыть от меня истинного лица старика, разоткровенничавшегося в разговоре и показавшего всю глубину своей ненависти к народу, в тяжелой борьбе завоевавшему свободу. Он напомнил мне некоторых белоэмигрантов, доживающих свой век во Франции, которые никак не могут забыть прошлого, не хотят помириться с переменами, происшедшими в нашей стране...

Мы распрощались. Я с трудом удержался от смеха при мысли, как реагировал бы «пье-нуар», если бы узнал, с кем он разговаривал, кому изливал душу. Почтительная улыбка, вероятно, превратилась бы в весьма кислую. И я поспешил удалиться...

 

Вечер в Мютциге - Назад

Далее - Девяносто третий фильм Жана Габена

 

 

Зыков С.П. О Франции и французах. Очерки и репортажи. М. Политиздат, 1978.

---