Версия для печати

---

Коренная традиция (Карбовская В.)

 

Крокодил (журнал №8 за 1954 г.)

Молодой конюх Митя Бирюков то и дело отворачивает рукав ватника и поглядывает на часы. Если они с Егором Титычем засветло не выберутся из города, — сидеть им в полынье. И куда запропастился, непутёвый человек! Вышел из райкома, сказал: «Я, Мить, на минутку, одна нога тут, другая там…» И вот уже эта минутка растянулась на добрый час, и ни одной его ноги тут нет, обе там… известно, где.

Митя влезает на козлы, подбирает вожжи. Орлий рванулся с места. Наверное, он в своих лошадиных мечтах давно уже видел себя дома, у кормушки с овсом. Он личный выезд председателя, ему — овёс. Остальные лошади уже с января жуют солому и едва таскают ноги.

— Потише, потише, — уговаривает его Митя. — Ещё покамест не домой. Ещё председателя будем искать, ни дна ему, ни покрышки!

Проехав площадь районного центра, они сворачивают за угол и останавливаются у небольшого дома с голубыми ставнями и зелёной вывеской «Чайная».

В эту самую минуту дверь чайной распахивается настежь, и на крыльце появляется крупная фигура в чёрном кожаном пальто. Это председатель колхоза «Рассвет» Загнеткин Егор Титыч.

Загнеткин стоит на крыльце и всё никак не может расстаться с дверью. Он крепко держится за неё одной рукой, а другой делает широкий жест и, неизвестно к кому обращаясь, произносит:

— О-от… говорят, у меня дисциплины нет. Как это такое — нет! Я только на крыльцо, а лошадь уже у крыльца.

Он выговаривает слова особенно выразительно, хотя и не совсем чётко и правильно, как это бывает с людьми, выпившими сверх обычной для них меры.

— Давайте едемте, Егор Титыч, — укоризненно говорит Митя,— застрянем в полынье — не выберемся.

— Хто сказал? Егор Титыч из… отовсюду выберется и нигде не застрянет.

Сказав эти слова, Загнеткин стремительно спускается со ступенек и так же стремительно преодолевает небольшое расстояние до санок. Но тут его оставляют силы. Закинуть ногу на санки ему не удаётся. Ноги живут своей, особой, независимой от Егора Титыча жизнью и выражают явное желание измерить глубину почерневшего сугроба.

— Дисциплина, — ворчит Митя, — сами с собой совладать не можете! Вот вам и результат получился.

— А ре-зу ль-тат неплохой, — говорит Егор Титыч, но больше уже ничего сказать не может, потому что вся его умственная и физическая энергия направлена на то, чтобы влезть в санки. Он всем туловищем валится поперёк санок и подтягивает ноги, чтоб они, чего доброго, не остались в районном центре.

— Эх! — сердито говорит Митя, спрыгивает с козел и закидывает ноги председателя в санки.

— О-от и поехали! — весело произносит Загнеткин и едва не опрокидывается назад, когда Орлик трогает с места.

— Вы держитесь! — через плечо бросает Митя. — Дорогу-то вон как развезло. Шмякнетесь в грязь, красиво будет.

— Я в грррязь? Ни в коем случае.

В поле, на ветру, Егор Титыч начал несколько приходить в себя. Он уже более уверенно произносит слова, запинаясь только на многосложных.

— О-от, брат Митяй, какие трудности приходится пр… пер… предолевать. Привык к старому месту, к старым людям, к тебе привык, друг Митяй, а теперь снимают — и на новое место, там новые люди…

— Это какое же новое место? — удивлённо спрашивает Митя и даже оборачивается лицом к Загнеткину. Он был уверен, что председателя обязательно снимут с председательского поста и поставят, ну, скажем, бригадиром или рядовым колхозником. — Какое же это место, Егор Титыч?

— Харрошее место, — растроганным голосом произносит Загнеткин.— Такое харрошее, что я даже не ожидал, право слово. Колхоз «Третью пятилетку» знаешь?

— Как не знать! Знаю.

— О-от. Туда меня председателем! В «Третью пятилетку»!

— Интересно! — восклицает Митя и от удивления опускает вожжи.

Поскольку он, по его расчётам, в последний раз везёт бывшего председателя, он решает особенно с ним не церемониться.

— У нас, стало быть, работу развалили, теперь там будете работу разваливать.

— Что это такое значит — развалил? — строго спрашивает Егор Титыч и тычется носом в митину спину. — Как это ты можешь так глупо рассуждать — развалил, когда в высших ин… ин… ссстанциях меня, как родного сына?!.

Смеркалось, пошёл дождь вперемешку со снегом. Орлик бежит крупной рысью, очевидно, предвидя неприятности, которые могут произойти на речке у разрушенного моста, а может быть, просто по привычке исполняет своё ответственное лошадиное задание: хоть председатель и бывший и пьяный, а домой его нужно доставить в целости и сохранности.

Егор Титыч подставляет лицо под холодное снежное месиво и только изредка утирается платком.

— Освежает.—Он засмеялся. — Ты, Мить, думаешь, меня там взгрели? Ничуть не бывало. И я тебе скажу, почему. Сказать?

— Ну?

— А о-от захочу — скажу, а не захочу — не скажу. Но только я конкретно знаю, почему меня не взгрели.

Ему, видимо, очень хочется рассказать про разговор в райкоме, потому что этот разговор был ему чем-то особенно приятен.

— Мить!

— Чего ещё?

— Ты думаешь, сняли Загнеткина, и Загнеткин — уже пропащий челоек, да?

— Покамест не пропащий, поскольку вас сватают председателем в другой колхоз, — резонно отвечает Митя. — Но всё равно, Егор Титыч, даю вам честное комсомольское, вам и на другом месте не удержаться. В соседнем районе Петрушкина с председателей сняли? Сняли. Вроде вас, извиняюсь, был. Теперь в рядовых колхозниках ходит. И к руководству его на пушечный выстрел не подпускают. Вот вам!

— Ага. Это твоё такое комсомольское мнение? Запишем, учтём. А я тебе говорю: на дррругом месте не удержусь, на тррретье пер… пре… переедут! Ты русскую поговорку знаешь: «Пьян, да умён, два угодья в ём»?

— Это старая поговорка,— неохотно отвечает Митя, всё внимание сосредоточивая на Орлике, который, осторожно упираясь передними ногами, спускается с пригорка к речке.

— Мить! А ты бы послушал, как Василь Андреич при мне Шибанова костерил! Ой, мать моя, матушка…

— Шибанова? Председателя «Зари»? — переспрашивает Митя. — Да лучше его во всём районе нету!

— Это как на чей вкус! — задорно отвечает Егор Титыч. — Василь Андреич ему говорит: «Чтоб от твоего колхоза двадцать человек на кирпичный завод! А ежели хоть одним меньше — бросай всё на свете и ступай сам глину месить». О как! И опять же насчёт посевной. Говорит: «Ежели ты не обеспечишь в сжатые сроки, то мы с тебя душу вытряхнем». О как!

— А вам что Василий Андреевич говорил? — спрашивает Митя. По его соображению выходит: уж раз Шибанова, председателя передового колхоза, в райкоме пропесочили, то как же тогда досталось ихнему запьянцовскому Егору Титычу?

— Мне? — Егор Титыч добродушно смеётся. — Мне, мил-друг Митяй, Василь Андреич, как всё равно отец родной. «Ах, Загнеткин, Загнеткин, — говорит, — мы тебя поддерживали, мы тебе всякое снисхождение оказывали, потому хоть ты и морально неустойчивый человек, но ты, Загнеткин, — говорит,— морально крепкий человек!» О как!

— Это одно с другим несовместимо — морально неустойчивый и морально крепкий. Что-нибудь да не так, — рассудительно говорит Митя.

— А ты слушай, когда я говорю. Я его слова не ссинографировал. Передаю, как помню, в общих чертах. Он говорит: «Мы тебя и впредь будем поддёрживать, Загнеткин. В «Третью пятилетку» тебя просватаем». А я говорю: «Я за советскую власть кровь проливал и ещё, если надо, на любом посту буду проливать!» А Василь Андреич мне руку пожал и говорит: «Мы, Загнеткин, тебе доверяем, но только ты воздёрживайся от спиртных напитков».

— Вот вы и воздержались, — говорит Митя.

— Эх ты… — В голосе Загнеткина звучит сожаление, — Не понимаешь ты самой коренной традиции. А какая самая коренная традиция, хочешь, скажу?

— Ну?

— Самая коррренная тррадиция — пьяного человека жжалеют и уважжают. О как!

— Но не в Советском Союзе! — запальчиво откликается Митя.

Орлик осторожно спускается с крутого берега на лёд возле разрушенного моста. Митя спрыгивает с козел и берёт его под уздцы.

— Давай, давай, давай! — бодрит он Орлика.

Лошадь быстро пересекает речку, напрягая спину, вскарабкивается на берег, а в это время санки увязают в ледяном крошеве.

— Давай, давай!— отчаянно кричит Митя.

Ещё одно усилие Орлика, и санки выкатывают на берег. Но в санках нет Егора Титыча.

— Егор Титыч!

Митя кидается назад к речке. Бывший председатель без шапки, по пояс в воде, хватается за ледяную кромку и мычит:

— Мммилый Митя, ммилый…

— Здесь не глыбко, не бойтесь, Егор Титыч, — испуганно уговаривает Митя, протягивает Загнеткину руку и тут же сам соскальзывает в воду. Орлик добросовестно стоит на берегу и ждёт, когда кончится эта возня. Кое-как они, и конюх и бывший председатель, вылезают на берег. Митя зол до крайности: новые хромовые сапоги полны воды.

— Утопнуть бы тебе, чёрту! — сквозь зубы цедит он, — И в «Третьей пятилетке» спасибо сказали бы. Так нет, вылез-таки. Да я ещё пьянице подсобил. Видать, сильна коренная традиция.

— Вылез,— удовлетворённо произносит Егор Титыч, вваливаясь в санки, — Маленько подмочился, неважно, просохну. А только ты теперь давай поживей.

Орлик трогает с места и сразу переходит на крупную рысь. Он своё дело знает, не даром ест овёс.

Карбовская В.

Крокодил (журнал №8 за 1954 г.)

 

---